Дело генерала Раевского

   — Это не совсем так. Хотя и очень близко к истине. В России это частое явление, по крайней мере повсеместное. Ведь он вообще-то был поставлен перед этими двумя гигантами: Наполеоном и Кутузовым. Причём Наполеон был враг, но именно он давал возможность раскрыться его личности. Кутузов был свой, но ничего не давал делать. Кутузов вообще русской армии воевать не давал. А потом эти жуткие декабристы — бездари, честолюбцы, истерики... Барклай — понятно: он ярко выраженный классический чиновник. Попадись он Наполеону где-нибудь в Германии, был бы разбит за неделю. Но Кутузов! Кутузов вообще никому ничего не давал делать. Он не давал воевать ни Наполеону, ни своим генералам. Это своего рода Сталин, только блестяще образованный и не кровопийца.

Олег посмотрел на меня снисходительно, как на какого-нибудь шалопая, словно похлопал меня по плечу. И продолжал:

   — Наполеон был младенец в сравнении с Кутузовым. Он не понимал, в какую кашу влез: мудрейший Кутузов прекрасно всё видел. Он понимал, что Наполеон воюет даже не с Россией, а с совершенно особым миропорядком на планете, на колоссальном пространстве, где можно делать всё, что угодно, и можно вообще ничего не делать: что бы ты здесь ни делал, ты всё равно ничего не сделаешь. Ни одного человеческого замысла здесь воплотить невозможно. Без Божьей помощи. Но поскольку здесь мало кто, за исключением подвижников, на которых всё и держится, мало кто всерьёз верит в Бога, то здесь можно ничего не делать, предоставив всё собственному течению. Талантливые люди здесь не являются предметом первой необходимости, пак где-нибудь в Бельгии или Швейцарии, здесь просторы необъятны, а ресурсы людские, да и всякие прочие, неисчерпаемы... Здесь можно разорить десяток губерний — никто и не удивится, можно сжечь столицу — никто не заметит, можно проиграть сколько угодно сражений — но выиграть войну. По сути дела, Кутузов явил собою в законченном виде новый тип русского человека, который, ничего не делая, вроде бы творит великие дела. И потому всем угоден — Кутузов. Он предварил собою вот этого сегодняшнего, так называемого советского человека. Почему его у нас так все и любят. Его сегодня любят больше, чем Суворова. Он есть наша сегодняшняя физиономия в зеркале, только эполеты убери. А этот несчастный Наполеон идёт в Россию, хочет её победить, а в Петербурге у Александра Первого в кармане сидит Кутузов. Ведь Коленкуру в Петербурге Александр ещё до войны сказал всё, что нужно делать было потом Кутузову. Коленкур запугивал Александра войной, а тот ему ответил: «Я знаю, что ваш император — великий полководец, но я буду отступать до Камчатки». А в другом кармане у российского императора был генерал Раевский, которого одного можно выставить против всей армии Наполеона. И будет стоять, не дрогнет. Пока не контузят. А контузят Раевского — из третьего кармана русский царь вытащит Ермолова, который Раевского заменит и в трудную минуту рискнёт своей жизнью да и жизнями ещё тысяч солдат, что под Бородином, что на Кавказе. А там ещё есть Милорадович. Чуть чего, вмиг протрезвеет и пойдёт в атаку, о себе не задумавшись.

В окне появились рыжие волосы и снисходительно улыбающееся лицо Наташи.

   — Вы тут не задохнулись от разговоров?

   — Ничего страшного, — махнул рукой Олег.

   — Наоборот, — возразил я и не солгал. — Я давно не ощущал на сердце такого праздника.

   — Ну и прекрасно! — вспыхнул Олег. — Вообще-то очень интересно сравнить этих двух таких талантливых и таких разных персонажей европейской сцены — Наполеона и Раевского. Один являет западную ветвь европейской аристократии, другой — восточную. Один — объединяющая фигура западной деятельной энергии, другой — тоже энергии, но менее авантюрной, тоже пылкой. Один находит отклик и поддержку даже у черни; другой встречает глухое неприятие фактически всего российского общества, хотя и формальное уважение. Один дважды проигрывал своим противникам, но народ с восторгом принимал его и побеждённого; второй в блеске своей воинской доблести дважды изгонялся своими императорами, народ же ничего этого просто не знал и не знает до сих пор. Один, вернувшись с Ватерлоо, измождённый, с осунувшимся лицом, вышел вечерком в сад Елисейского дворца. Он был со своим братом Люсьеном. От улицы их отделяла невысокая полуразваленная стена. За стеной шумел Париж, горланил измотанный революциями, войнами и поражениями народ. «Да здравствует император! — кричали люди. — Виват! К оружию! Мы победим!» «Это народ! — сказал брату Люсьена. — Вот он. Скажи одно слово! И такое по всей Франции. Не отдавай их изменникам и игрокам».

Олег помолчал.