Дело генерала Раевского

   — Наполеон сочувственно, надменно и брезгливо смотрел из-за стенки на бушевавшую толпу. Он долго смотрел на них и, казалось, думал совсем о другом. «О чём они кричат? — сказал он наконец. — Что им от меня нужно? Я нашёл их нищими, нищими оставляю. Не их я осыпал золотом и орденами. Какие странные существа! Они живут инстинктом, а инстинкт требует крови. Если бы я захотел, уже через час они смели бы этих крикунов в Палате. Но человеческие жизни, они не стоят такой цены. — Он широко раскрыл глаза и как бы на мгновение вышел из состояния какого-то жуткого сна и уже голосом глухим и решительным вдруг спросил кого-то: — Быть царём сволочи? Нет. Я вернулся с Эльбы не для того, чтобы залить Париж кровью».

Олег прервался и тяжело дышал, как бы кем-то загнанный.

   — Какое счастье, что он хотя бы в последний момент проснулся. В нём заговорил голос человека. Хотя бы на мгновение. Но это мгновение, когда всемирный горделивец во имя спасения своей столицы складывает оружие и решается просить защиты, приюта у своего заклятого врага, это мгновение выше того, которое испытал Руже де Лиль в ночь, когда написал «Марсельезу»...

   — И уж никак не сравнимо с тем, которое испытал в Филях Кутузов, — сказал я.

Олег поднялся с табуретки и принялся медленно ходить по широким половицам житницы.

   — Если бы у Наполеона был хотя бы один такой маршал, как генерал от кавалерии Раевский! — сказал он.

   — И если бы у Кутузова в отношении к Москве была хотя бы искра отношения Наполеона к Парижу! — добавил я.

   — Кутузов был циник, — вздохнул Олег, — высокообразованный, многоопытный циник...

   — И варвар, — сказал я.

   — В отношении к духовным ценностям своего народа и определяется, варвар человек или нет, — поддержал меня Олег.

   — И к людям своим, — подытожил я, — к их так легко разрушимым ценностям.

   — В этом отношении Наполеон был тоже варвар, — пожал плечами Олег, — людей он вообще в расчёт не принимал. В этом отношении он был полной противоположностью моему предку.

   — Тут нет ничего странного, — сказал я, глядя, как Наташа развешивает бельё на верёвке по двору, — ведь это захудалый какой-то корсиканский род...

   — Не скажи, — возразил Олег, — это отнюдь и отнюдь не так. В лице Наполеона и Николая Николаевича фактически столкнулись две древние культуры и две устойчивые тенденции.

3

   — Кометы обожали Наполеона, — сказала вернувшаяся Наташа. — За неделю до появления на свет Наполеона показалась над Европой комета. Это было восьмого августа 1769 года. В Парижской обсерватории астроном Миссуэ следил за ней. Хвост её блестел на небе, как рассыпающийся жемчуг, притягивался к солнцу могуществом его и в солнце растаял.

   — А за три месяца до смерти полководца, — добавил я, — комета появилась над островом Святой Елены.

Она встревожила Наполеона, он впал в возбуждение, более похожее на смятение. «Обратите внимание, — сказал он окружающим, — комета в своё время возвестила смерть Цезаря, а эта, — он указал на небо, — предвещает мою. Моя жизнь с детства имеет какую-то таинственную связь с кометами. Гении — суть метеоры, которые должны сгорать, чтобы освещать свой век».

   — Как странно, — задумчиво сказала Наташа, — он был настолько влюблён в себя, что даже на острове Святой Елены он ничего не понял. А ведь там было время подумать: сам Бог дал ему шесть лет на размышления в такой идеальной для этого обстановке.

   — Такое впечатление, будто Бог всё время ждал, что Наполеон вспомнит о своём спасении. Бог был так милостив к нему, — сказал Олег.

   — Бог милостив ко всем нам, — поддержала мужа Наташа, — христиане верят, что Бог не забирает человека отсюда до тех пор, пока тот не использует все возможности своего спасения.

   — Наташа, — сказал я, — вы говорите на языке поэзии.

   — Я всего лишь процитировала одну из его глав, — улыбнулась успокоительно Наташа.

Мы сидели в житнице. За окном чернела ночь. Над крышей жёстко шелестели осенние листья. С подоконника светили на стол три высокие свечи. В широкой керамической тарелке рдели недавней выпечки, крупно нарубленные куски какого-то печенья. Печенье дышало теплом добрых женских рук и томлёной малиной. Перед Олегом по столу распласталась довольно толстая папка с мелко унизанными машинописью листами канцелярской бумаги. От чая мы разрумянились, и неторопливое добродушие светилось на лицах наших.

   — Недостаток знатности рода компенсировался в Наполеоне любовью комет, — пошутил я, — не в пример высокознатному Раевскому или Кутузову.