Дело генерала Раевского

   — Что значит варварским? — возразил спокойно мой спутник. — Варварство — понятие условное. Парфяне были варварами для Рима, но для парфян римляне были варварами. Во всяком случае, люди, не имеющие патриотической жилки в натуре своей, вряд ли могут называться нормальными людьми. Такими людьми, может быть, есть смысл и пожертвовать.

   — То есть вы хотите сказать, что петербургской группировкой и пожертвовать стоило? — насторожился я.

   — А что, если Кутузов, видя, что петербуржцы отдают Москву, открывает французам дорогу на северную, весьма искусственно созданную столицу и с этой целью совершает свой знаменитый Тарутинский манёвр?

   — Но ведь там люди! Огромный город! — воскликнул я.

   — Что значит люди? — вздохнул Евгений Петрович. — Перед великой исторической идеей. Да и можно ли считать людьми граждан великой державы, настроенных не патриотически, но...

   — Но ведь это живые люди!

   — Такие люди уже при жизни мертвецы.

   — Вы верите в Бога?

   — Нет.

   — В кого же вы верите?

   — Я верю в великую державу.

   — И только? — удивился я. — Саму по себе?

   — Только в великой державе человек может стать полноценным гражданином, а следовательно, и человеком.

   — Человек без гражданства — не человек?

   — Безусловно, он просто житель на земле.

   — И только?

   — Он прожигатель или просто истлитель своей действительности. Такую жизнь я не могу назвать даже жизнью. Это всего лишь действительность, — мрачно вздохнул Евгений Петрович.

Некоторое время мчались молча по полупустынному шоссе. Мелькали машины, вспыхивающие при встрече, как полуночные искры, в ночи же исчезающие. Мелькали какие-то дома, домики, домищи, корпуса и целые посёлки. Снижаясь и взлетая, мелькали своими огнями самолёты, а людей даже и не было видно на этом бесконечно широком и бездушном шоссе.

   — Так вы хотите сказать, — продолжил я, — что Кутузов, шагнув на юг под Тарутино, пригласил Наполеона разрушить Петербург?

   — Как он в своё время пригласил его разрушить Вену, — кивнул Евгений Петрович. — Но Наполеон был молокосос, корсиканец, выродившийся отпрыск древнего и впустую просуществовавшего рода.

   — Всего-то? — удивился я.

   — Всего-то, — подтвердил Евгений Петрович. — Правда, он во Франции покончил с республикой и тем спас эту страну. Но рождён он был явно не только для этого. Он должен был спасти Россию. Кутузов сжёг Москву, чтобы этому выскочке негде было жировать, не было повода для благополучной зимовки. Он перекрыл дорогу на юг, в богатые губернии, чем, кстати, лишил Бонапарта возможности оторвать от России хохлов, как это в своё время сделал Карл Двенадцатый. Этих Мазеп у них сколько угодно, они только спят и видят, эти хохлы, чтобы куда-нибудь отпасть. Как человек серьёзный и стратег великий, он не мог себе представить, чтобы Наполеон поплёлся назад через Смоленск. Но Бонапарт к этому времени уже настолько опупел от страха, что готов был бежать куда угодно. Но оказался в России просто перетрусившим мальчишкой.

   — Вы полагаете, что Наполеон уже не владел ситуацией? — спросил я.

   — Он никогда ситуацией не владел вообще, — кивнул Евгений Петрович, — он всегда мчался туда, где легче победить. Чуть только ему оказывали серьёзное сопротивление, он бросал дело и кидался в сторону. Помните, как он бросил армию в Египте? А как он её бросил в России! За это его должны были расстрелять собственные же маршалы. Но маршалы сами были под стать своему императору.

   — Ну а что вы всё же скажете о Вене? — напомнил я об австрийской столице.