Дело генерала Раевского

   — Поспорить ещё успеем, — на ходу бросил сбегавший, хлопнул внизу дверью громко, тоже торопливо.

   — Странный тип, — пожал плечами человек в плаще поверх толстого чёрного свитера.

   — Да. Личность неожиданная, — негромко согласился Евгений Петрович, — весьма и весьма необычная. Такой человек фактически не имеет права на...

И я не расслышал последнего слова, потому что Евгений Петрович произнёс его как-то невнятно, может быть, даже последнее это слово было иностранное, скорее всего — латынь. Потом я почему-то не однажды вспоминал это слово, врезалось как-то оно мне в память. И всякий раз мне всё больше казалось, что это какой-то термин, не то медицинский, не то юридический.

Мы вышли во двор здания, когда Мефодий Эммануилович устраивался на сиденье своей чёрной «Волги». Он был мужчина крупный, по фигуре, по размерам напоминал сына падчерицы Наполеона и брата его Луи. Судя по манерам, этот человек привык быть на виду, привык пользоваться вниманием и привык удобно устраиваться в жизни. Он и на сиденье машины устроился удобно и увесисто. Потом он выглянул из-за отворенной дверцы, добродушно помахал нам крупной ладонью и коснулся пальцами краёв чёрной широкополой шляпы. Затем он громко захлопнул дверцу и с места резко и быстро рванул в темноту.

   — Лихой малый, — завистливо заметил молодой мужчина в чёрном толстом свитере под широким синим плащом.

   — А что же вы не привезли своего друга? — обернулся ко мне Евгений Петрович.

   — Сегодня у него неожиданное происшествие, — сказал я, — он мне позвонил, что не сможет приехать.

   — Неприятное происшествие? — заинтересовался Евгений Петрович.

   — Нет, рядовое, но существенное, — успокоил я.

   — Помощь ему никакая не нужна? — Евгений Петрович насторожился.

   — Да нет, ничего особенного, — успокоил я, — простуда.

   — А то смотрите. Стесняться не нужно. Мы должны помогать друг другу: нас ведь на свете не так уж много.

6

   — А вам не нужно в Подмосковье никуда? — спросил Евгений Петрович. — А то я в Можайск должен сегодня махнуть.

   — Вообще-то я хотел съездить в одно место, — обрадовался я, — но я собирался не сегодня.

   — Смотрите, я сегодня еду, могу подбросить, — предложил Евгений Петрович, — если не совсем в противоположную сторону.

   — Да как раз по пути вашего следования. Там всего лишь чуть в сторону, километров тридцать.

   — Тридцать километров при подмосковных дорогах — сущие мелочи, — заметил Евгений Петрович.

   — Если мелочи, то я готов.

   — И я готов. Нам ничего не мешает.

Я устроился на переднем сиденье рядом с водителем, и Евгений Петрович, медленно, осторожно объезжая расчерченные на асфальте и присыпанные клетки для игры, которой теперь увлекаются не одни только девочки, вывел машину на проспект.

   — Вот мы теперь в тишине и спокойствии можем и отдохнуть и предаться размышлениям, — сказал он, — и, если угодно, чуть вздремнуть, кому позволяет обстановка.

   — Ну какое тут вздрёмывание, — сказал я, — после такого наполненного обсуждения.

   — Да. Обсуждение было широким, — сдержанно согласился Евгений Петрович, — даже «Кристалл» не допили.

   — И в шахматы сегодня даже никто не играл, — заметил я.

   — Ну в шахматы всё же кто-то там в уголке пристроился, под конец, — усмехнулся мой дорожный собеседник. — А, впрочем, подумать есть о чём.

7

   — Подмосковье — это фактически большая и совершенно обособленная страна, — обобщил Евгений Петрович, — по европейским масштабам, это вообще большая и неплохо развитая единица со всеми своими особенностями.

   — Но это не самостоятельная территория, это сердце, — сказал я.

   — Да. Сердце. Без Москвы Россия немыслима, — согласился Евгений Петрович. — Поэтому в войне с Наполеоном вопрос о Москве, вернее, проблема Москвы была главной. Отдать или не отдать Москву Наполеону не было проблемой первостепенной, первостепенным был вопрос именно сожжения Москвы. Я нахожу очень много интересного в словах товарищей, которые вопрос ставят именно так.

   — Не случайно итоги всей войны подтвердили тот факт, что Москва бессмертна. Пока Москва есть, Россия жива.

   — Да. Это верно, — согласился Евгений Петрович.

   — Если бы Наполеон сжёг Петербург, — сказал я, — тот, может быть, из пепла и не восстал бы.

   — По крайней мере, в качестве столицы, — согласился мой собеседник.

   — Да. В качестве городка второразрядного, может быть, и поднялся бы, — заметил я уклончиво.

   — А может быть, в том и был смысл сожжения Москвы? — Евгений Петрович пристально посмотрел мне в лицо. — Может быть, Михаил Илларионович и такой великий патриот, как генерал-губернатор граф Ростопчин, именно ради этого и пожертвовали Москвой?

   — То есть? — удивился я.

   — К моменту нашествия Наполеона петербургская группировка настолько взяла верх, что люди стали уже забывать о значении Москвы. Может быть, стоило им об этом напомнить?

   — Таким варварским способом? — удивился я.