Дело генерала Раевского

Но была в России и очень серьёзная группировка, именно петербургская. Патриотизм был нужен ей не больше, чем политический лозунг. Там народ не знали и знать не хотели, презирали его. Там хотели власти, хотели бесконечной наживы, и, пока обирали завоёванные земли саморазваливающихся поляков и турок, всё шло хорошо. Этой группировке дворян, которую представляли довольно сильные и циничные умы, нужна была власть. Екатерина Вторая в роли примы-балерины их не устраивала, сумасбродный экуменист Павел Первый их не устраивал. Они его просто убили, покровительствуемые сыном императора. Но и сын совсем неожиданно стал проявлять самостоятельность: то он хотел стать самодержцем в полном смысле московского трона, то захотел реформ на европейский манер. Увидев свирепую косность и полную антинародность дворян, обиравших крестьян до нитки, по тем, конечно, а не по колхозным понятиям, он решил оставить Россию с её мироедами, а столицу перенести аж в Варшаву... Но это было уже безумием, такой царь в России был не нужен никому. Обострилось и чувство покаяния в мистически одарённой душе императора, усугубленное болезнетворными влияниями полутайных кружков и сект типа Татариновой. Дело шло к тому, что монарх готовился бежать из собственной державы. Назревал переворот, который с подготовки вдовы Павла Первого должен был совершить Великий князь Николай Павлович. Формальный наследник Константин не мог занять престол по причине ущербности его брака. Переворот готовился наиболее решительно настроенной верхушкой московского дворянства, одним из главных столпов которой был герой войны с Наполеоном Милорадович. Их поддерживали Аракчеев и владыка Филарет. Последний был очень крупной не только духовной, но и политической фигурой. Уроженец Коломны, ректор духовной академии, в эпоху нашествия Наполеона приобрёл огромную известность своим «Словом на смерть Кутузова», в котором не все слова соответствовали действительности, уже тогда началось редактирование его образа. Иерарх как бы пытался соединить в своём лице и то и другое и даже третье объединения дворянства. Но третья группировка в силу своей интеллектуальности, открытой гражданской самостоятельности никого из власть предержащих в России не могла устраивать. Именно семья Раевских, этот великолепный клан, замечательный родник народной русской аристократии, возвышался почти уединённо над всею массой русского дворянства. Она могла вызывать восхищение, часто зависть и настороженность — ум и талант всегда в России вызывали настороженность, — но принять её в «свои» никто, конечно, не решался. По словам известного их почитателя, семейство состояло из гордых и свободных умов, воспитанных на... доктринах личного, унаследованного права судить явления жизни по собственному кодексу и не признавать обязательности никакого мнения или порядка идей, которые выработались без их прямого участия и согласия. Старшая дочь Раевского Екатерина славилась умом, твёрдостью и прямотой слова. Её даже называли в шутку Марфой Посадницей. Младшая её сестра в письмах из Сибири высказывала такие глубокие суждения о творчестве Пушкина, который был в неё влюблён, какие не под силу даже более поздним толкователям произведений поэта. Как знать, — остановился и вздохнул Мефодий Эммануилович, — будь Мария, а не совершенно пустая в интеллектуальном и поэтическом значении Наталья Гончарова, судьба величайшего русского поэта могла бы сложиться иначе. В искалеченном и глубоко больном высшем обществе русском того времени семья Раевских была сдавлена между враждебными двумя группировками, которые развернули схватку «под ковром», руководствуясь чисто клановыми, даже не классовыми интересами, и в конце концов через столетие привели Россию к гибели.

Мефодий Эммануилович прервался и пристально окинул взглядом всех сидящих за столом.

— Так вы считаете, что Бородинское сражение было фарсом и сердце Кутузова незаслуженно находится в Казанском соборе? — сказал молодой человек в чёрном свитере.

А кто-то сидевший с краю стола тихонько встал, вышел в прихожую и, щёлкнув замком выходным, удалился.

4