Дело генерала Раевского

   — Поскольку ваш вопрос не имеет прямого отношения к Бородинскому сражению и к Отечественной войне с иноверцами в 1812 году, я мог бы вам не отвечать, — сказал Мефодий Эммануилович, — но, поскольку он меня радует, я на него отвечу. К Шарлю Луи Наполеону, брату Гортензии Богарнэ, который был невредимым выпущен из пределов России за смирение, проявленное им, я отношения не имею. К сожалению. Как вы, может быть, знаете, Савва Звенигородский явился Евгению Богарнэ во сне, когда тот расположился в пределах монастыря, в котором почивали мощи Святого. Они почивали вплоть до прихода к власти большевиков, которые так любят Михаила Кутузова, что орденом его награждают своих военачальников, особенно напоминающих этого фельдмаршала. Святой Савва порекомендовал Евгению Богарнэ не осквернять монастыря, и тот внял совету, оказался мудрее своего императора. Мой отец был назван по святцам в честь критского новомученика грека Мануила, день которого отмечается 15 марта. Святой мученик Мануил был взят в плен турками, которые насильственно обратили его в мусульманство. Потом он бежал и вернулся в христианство, покаявшись перед священником. Но по доносу снова был он выдан туркам, подвергся истязаниям и обезглавлен как исповедующий Христа. Произошло это в 1772 году, то есть годом позднее рождения в Санкт-Петербурге Николая Раевского-старшего и за два года до первого ранения Кутузова. Так что можно сказать: они современники. Святого звали по святцам Мануилом, что равнозначно Эммануилу. Но в полном виде слово «Эммануил» значит «с нами Бог». И вот в то время, послереволюционного поругания Церкви, мой отец придал своему отчеству такое звучание. Конечно, это было сочтено за вызов в период как раз антицерковной пятилетки. Это — середина тридцатых годов, отец получил за этот своеобразный вызов режиму срок и умер в лагерях. Вы довольны? — Мефодий Эммануилович посмотрел на человека в чёрном свитере.

   — Не совсем, — ответил тот. — Меня интересует, почему мой вопрос обрадовал вас?

   — Это очень просто, — улыбнулся Мефодий Эммануилович, — вы попались на своего рода определительную провокацию. Вы сразу же продемонстрировали ваши интеллектуальные возможности. Дело в том, что я в молодости действительно был похож внешне на Луи Наполеона, да и привлекал он мои симпатии. Это трагическая и романтическая фигура. Он был неплохой журналист, политический авантюрист, был судим, сидел в тюрьме, в знаменитой крепости Гам, бежал оттуда, стал императором, пытался придать империи либеральный характер, был предан, сдан пруссакам в плен и дожил свой век в Великобритании, как и его великий предок доживал на острове под британским флагом. Поэтому я решил придать своей внешности законченный вид, используя усы свои для выяснения интеллектуально-политического уровня своих современников и оппонентов.

   — Как же это так? — поинтересовался субъект.

   — Очень просто, — улыбнулся снова человек с бородкой и усами Луи Наполеона, — у меня есть некоторые устои мировоззрения, не всегда укладывающиеся в общепринятые нормы. Спорить со мной трудно, я умею постоять за себя да и кое-что знаю. Поэтому довольно часто мой оппонент после безуспешных кавалерийских наскоков прибегает к истасканному приёму: попытаться выяснить, не еврей ли я. Тогда я расстёгиваю ворот рубашки и показываю абсолютно православный крест. Тогда, не зная о масонстве ничего, спрашивает — не масон ли я. Мои усы провоцируют его на этот вопрос, поскольку многие считают, что Луи Наполеон был масоном. Когда же я объясняю им, что масонство и православие несовместимы, они начинают выяснять, нет ли среди моих любовниц евреек, не здоровался ли я когда-нибудь где-нибудь с евреем или масоном, что не одно и то же. И вообще многие у нас считают, умным в России может быть лишь еврей или масон.

   — И всё же на следующей встрече мы с вами поспорим, — сказал юноша в чёрном свитере.

   — Схлестнёмся, — поддержал хозяин дома, — а теперь дадим докладчику завершить своё выступление.

   — Которое, к сожалению, я только начал, — подчеркнул Мефодий Эммануилович. — Итак, я утверждаю, что именно к концу царствования Екатерины Второй сложилась мощная дворянская номенклатура, которую возглавила петербургская клика, полупренебрежительно относившаяся к московской. Московская группировка была своего рода обломовщиной. Это малоагрессивные, полуфилантропические баре провинциального склада с мечтательно-патриотической закваской. Они состояли как бы в полуоппозиции к трону по причине некоторой оттесненности от него, на самом же деле именно они и были опорой трона, потому что к самостоятельному характеру действий способны уже не были, сломленные террором Ивана Грозного и Петра Первого. Они довольствовались мишурными спектаклями Екатерины Второй на турецкой эстраде исторических композиций.