Дело княжны Саломеи

— У нас к вам, Коля, есть несколько вопросов, — откашлявшись, начал Грушевский. Но его перебил Тюрк.

— У вас ведь есть образец почерка княжны? Помню, вы говорили про ее улыбающееся письмо.

— И что вы за человек такой, Иван Карлович! — в сердцах всплеснул руками Грушевский.

— Да, конечно, — встрепенулся Коля. — Если это поможет.

Порывшись в кармане, он достал мятый-перемятый конверт и осторожно, словно он был из пепла и мог рассыпаться в любой момент, передал Тюрку.

— Вы знакомы с Ольгой, кузиной княжны? — спросил Грушевский.

— О, конечно, — немного просветлел Коля.

— Могли бы вы нас представить?

— Она сегодня играет в театре, — кивнул Коля. — У Суворина. До этого она играла в Александринке и еще у Комиссаржевской, но оттуда ее уволили за опоздания. Она вечно и всюду опаздывает, наша милая Путаница.

— Кто?

— Это ее роль — Путаница. Она все мечтает сыграть в «Балаганчике» Мейерхольда, его ставят на Итальянской, по Блоку, но знаете, это вовсе не ее роль! Она мила, очаровательна, но ее дар — это легкость и украшение жизни, а не отражение и измерение ее глубины. Я ей как-то дал почитать арцыбашевского «Санина», так она с улыбкой призналась, что ей лично не понятно ничего, но интересно все, — загорелся Коля. — Вот не представляю, как она играла в выпускном спектакле Бронку в пьесе «Снег», ну, Пшибышевского (кстати, бездарный, хоть и жутко популярный автор). В прошлом году Ольга закончила курсы при Императорском театральном училище, у Давыдова. Я с ним крепко повздорил недавно.

— Постойте, постойте, театр Суворина, говорите? — попытался прервать поток информации Тюрк.

— Театр газетного магната Алексея Суворина, — подтвердил мальчик. — Сегодня. Ничего передового там не ставят, я же говорю, развлечения, никаких «Черных масок» или «Анатэмы».

— Блока?! Это будет спектакль на Итальянской? — завороженный Грушевский, широко открыв глаза, смотрел на человека, так запросто вращавшегося среди таких светил.

— Да, обещают зимой премьеру, но не знаю, не знаю… Декорации расписывает жених Ольги, Сергей Спиридонов.

— Жених? Спиридонов? — одновременно переспросили Тюрк с Грушевским. Никак не ожидали они, что у Ольги есть еще и жених. А как же пламенная страсть, разделенная с Зимородовым? Что-то здесь не клеилось. Компаньоны переглянулись. Коля замолчал, словно вспомнив, по какой причине они здесь вместе собрались.

— А не было ли среди знакомых княжны политических эээ… личностей? — осторожно поинтересовался Грушевский.

— Революционеров? Нет, что вы. Она была совсем далека от политики, и я лично это одобрял.

Большей частью сведения Коли пока сложно было назвать полезными, но следующая реплика мальчика ошеломила сыщиков настолько, что они снова не удержались от того, чтобы задать хором свой вопрос:

— Эсеры и всякие такие максималисты — это, скорее, к Афине… — размышлял вслух Коля.

— К кому?!

— Афина, есть такая…

— Так это реальный человек? Обычный, не богиня? — вскричал сам не свой Максим Максимович.

— Не обычный, нет, что вы! Афина Аполлоновна Чеснокова-Белосельская, такая знаете… — Коля покраснел. Шарманщик завел новую песню и вопил теперь, как оглашенный: «Сухой бы корочкой питалась». — Столичная этуаль, все кричит, что Саломея ее подвинула на троне. Но все это вранье. То есть я хотел сказать, что Саломея — это ангел, совсем не то, что Афина, она… другая. Они вращались в разных кругах. Хотя общество то же самое, конечно, куда от него денешься. Афина тоже своего рода блестящая особа. Но Саломея-то была блистательна.

Вскоре они расстались, уговорившись встретиться вечером и вместе пойти на спектакль, после которого Коля мог бы представить Грушевского с Тюрком самой Ольге. А пока Максим Максимович решил посетить чиновника Призорова, тем более что канцелярия охранки находилась недалеко от дома на Мойке, где в квартире на третьем этаже проживали князья Ангелашвили. Грушевский настроился осмотреть апартаменты юной княжны и принести соболезнования несчастным родителям.

Призоров встретил их дружелюбно, хотя видно было, что он жалеет о такой активной роли в деле совершенно посторонних людей. Впрочем, Грушевский ведь проработал в полиции почти всю свою жизнь, и нельзя сказать, что он был непрофессионалом. Зато вот Тюрк… Но и с ним ссориться было себе дороже, учитывая связи и родню Ивана Карловича. Ничего нового не произошло. Арестованных не допрашивали, а лишь побеседовали с ними. Хотя лакей говорить отказывался, в отличие от чересчур разговорчивого Зимородова. Грушевский испросил разрешения переговорить с Кузьмой Семеновичем, что скрепя сердце Призоров и позволил. Еще раз предупредив, чтобы сами посетители чего не выболтали.

— Здравствуйте, Кузьма Семенович, — поздоровался Грушевский, войдя в камеру временного заключения и усаживаясь на стул перед деревянной кроватью, на которой сидел старший лакей.