Дело княжны Саломеи

— Слежка велась за лицами, причастными к террористической организации. И они там были, если судить по сведениям агента, которые он посылал оттуда, пока его не застрелили.

— Так, значит, Зиновий — революционер, и где же он? — уточнил Грушевский.

— Как раз сейчас господин Призоров направляется в Ревель, где с парохода сняли человека, похожего на подозреваемого. Он не поехал в Америку. Сдав билеты, отправился в Свиблово. Вы понимаете теперь, что мои опасения были не беспочвенны? Где он там скрывался, неизвестно. Но через день после того, как пропала княжна… как нашли ее тело, он купил билеты на пароход, однако уже не в Америку, а в Марсель.

— Правильно, на первое время затеряться легче там, — пробормотал Максим Максимович.

— При аресте он отстреливался. Так что вы видите, что это за человек.

— Даже если это он стрелял в княжну, погибла она не от раны в плече, — задумчиво проговорил Иван Карлович.

— Значение имеет то, что в окружении князей есть подобные субъекты, и это неизбежно привело бы к трагедии или чему-то грязному и непозволительному, — повысил голос Керн.

— Значение имеет то, что юная девушка, запутавшись, обратилась за помощью к взрослому человеку, в чьем прошлом значительное место занимала ее мать, — не сдержался Грушевский. — А вы ограничились тем, что установили за ней слежку.

— Как вы смеете? Как смела она? Прийти сюда, ко мне! Она пришла сюда не за помощью, а затем, чтобы оскорбить меня так же, как это сделала когда-то ее мать. Княжна сказала мне точно те же слова, что были последними, услышанными мною от ее матери почти двадцать лет назад.

— Да что же такого могла наговорить девчонка, чтобы оскорбить вас! В этом здании, с вашими слугами и секретарями? Одна красивая юная несчастная девочка, которую всего через несколько дней жестоко убьют?!

— Что сердце мертвеца больше способно на любовь и страдания, — тихо проговорил Борис Георгиевич. Он прикрыл глаза, словно нестерпимая боль пронзила его. Затем он выпрямился, если это только было возможно при его осанке, и прошел к своему рабочему столу, на котором все предметы находились в таком идеальном порядке, что вряд ли они вообще перемещались по нему. Скорее всего, они были прибиты гвоздями к столешнице великолепного красного дерева намертво, как крышка гроба.

— Господа, вынужден просветить вас насчет прошлого княгини. Это женщина несдержанных чувств, привыкшая пренебрегать своими обязанностями и долгом. Известно ли вам, что она оставила меня, сбежала с несостоятельным малонадежным инородцем чуть ли не на второй день знакомства с ним?

— Простите, мы не хотели тревожить ваши раны… — начал Грушевский, почувствовав крайнюю неловкость из-за того, что вынудил этого гордого человека оправдываться перед незнакомыми людьми.

— Нет уж, извольте выслушать до конца! — как с амвона простер угрожающий перст ущемленный обличитель человеческих пороков. — Она покинула своего супруга в самый сложный и горестный момент, предала его. Только что мы потеряли наших детей. Это была трагическая, нелепая случайность. Вместо того чтобы укрепить союз, заключенный не людьми, но Богом, она стала холодна, она пренебрегала всеми понятиями хорошего тона и светского поведения, уж не говоря о том, что наш дом превратился в ужасное, неуютное место с атмосферой психиатрической клиники, а не семейного очага. Она не давала ни единого шанса страдать другим, потому что все вертелось исключительно вокруг ее чувств и ее горя. Тогда как это было наше горе!

— Прошу, простите… — пролепетал Максим Максимович, видя, каких трудов стоило господину Керну вспоминать горчайшие, возможно, обиды в своей жизни.

— Не утруждайте себя сочувствием, прощайте, — опомнившийся Борис Георгиевич резко открыл бювар с документами, дав понять, что аудиенция закончена.

Выйдя из кабинета, потом из здания, Грушевский еще долго не мог прийти в себя. Пришлось срочно заедать неприятное впечатление от визита. Поскольку за рулем мотора был Тюрк, а Максим Максимович был слишком грустен и задумчив, на этот раз ресторан выбрал Иван Карлович. И это оказался, разумеется, не обычный трактир средней руки с унылой желто-зеленой вывеской, как на всех недорогих трактирах для среднего и мелкого чиновничества. Впервые отобедав в знаменитом ресторане «Кюба», Грушевский, хоть и впечатленный ценами, но полностью удовлетворивший изнывающее от тоски нутро изысканными яствами, не стал отчитывать Тюрка за самоуправство. И то правда, выложив по рублю с полтиной на брата, компаньоны получили второй завтрак, который включал, кроме всяческих côtelettes d'agneau aux pointes d'asperges, отличные рейнское и мадеру. Вот уж не думал Грушевский, глазея во время прогулок на удивительную мигающую электрическую рекламу «A. C-U-B-A-T», что когда-нибудь сподобится еще и отобедать в рекламируемом заведении.

— Любопытно, как-то там наш любезный господин Призоров проводит время? — за последней рюмкой на посошок задумался Грушевский. — А еще товарищ называется! Все это время скрывал от нас столько информации.

— Завтрашним поездом он привезет Зиновия.