Дело медведя-оборотня

– Так ведь отец Иона мне сниться начал, – сквозь слезы ответил Андрей, – просил покаяться. Я и хотел, очень хотел, да другой – черный голос словно шептал мне, мол, не надо, еще крови немного и скоро настоящим бером сделаешься! Вот так и стали эти голоса в голове у меня как бы спорить. Первый – тихий, отца Ионы, а второй – грубый, злой, черный. Бывало, и третий голос звучал, словно бы медвежий, Михайлы Потапыча, второго батюшки моего, тот на стороне отца Ионы выступал, а иногда и среднюю сторону принимал – мол, беги от людей, найдут тебя и убьют, как меня. Понял я, что меня ищут, и забеспокоился. Спросил у повара сафаровского, Тимошки, когда тот мед забирал, не говорят ли чего люди про оборотня. Про себя я и раньше слыхал, как люди на базаре страшилки сказывали, детишек пугали. Вот этот Тимошка и сказал, что Кольбин, мол, все знает и хочет лапорт в полицию написать, что, мол, это не оборотень никакой, а живой человек – душегуб, смертоубийца. Не догадался, дурень, что про меня речь шла, а то не жить бы ему.

– И что же вы тогда сделали? – спросил, в свою очередь, Рафиков.

– Тогда я как с цепи сорвался, такая злость меня взяла! Побежал к усадьбе кольбинской, влез на дерево и стал его высматривать. Знал, куда он пойдет, на пенек свой. Гляжу, вышел он гулять в рощу, как обычно. И все ходит и что-то в книжку записывает. Дождался, как он под дерево сядет, прыгнул и задрал его, он и не понял ничего. Бумажку вырвал из книжечки, да там, по счастью, меня не было написано, разобрал кое-как.

– Бумажку эту куда дели?

– Тимошке на ней записку написал, что на мену прислать. А нешто меня по ней нашли? У меня-то бумага извелась вся, а на бересте писать не стал. Бумажка вроде и есть бумажка, как же по ней найти?

– Нет, не по ней, – ответил отец Глеб, – не по ней.

Андрей ласково посмотрел мокрыми глазами на отца Глеба и сказал:

– Вы хоть и выследили меня, век бы не поймали. Я в лесу ведь что дома! И с собаками не нашли бы! Да только голос у тебя, батька, точь-в-точь как у отца моего названого, покойного батюшки Ионы! – Андрей снова заплакал и продолжил, рыдая: – И похожи вы очень! Так бы я, может, и ушел, а тут окрик твой услышал да увидал, в голове как бахнуло, я с дерева и свалился.

Отец Глеб погладил его по голове и вытащил из сумки фотокарточку, на которой был запечатлен не совсем старый мужчина в монашеском облачении. Нестор отложил перо и подошел поближе, чтобы рассмотреть фотографию.

– А вы с ним немного похожи, отец Глеб, – сказал он, пристально вглядываясь в карточку, – сходство есть, конечно. Это тот самый отец Иона?

Тут Андрей судорожно затрясся всем телом, упал на пол и, обхватив руками ноги отца Глеба, закричал:

– Прости, батюшка, прости-и-и!!! Приму казнь, только дай человеком умереть! Больно страшный голос того третьего, третьего батюшки – черного зверя! Как он серчал! А сейчас он осерчал за то, что вам попался, все тайны его рассказал! Ночью в камере ругал меня! Говорит, ты рубашку-то завяжи на решетку, а в петлю и залезь, я, мол, тебя спасу! Ох, как страшно мне, батюшка!!!

– Не бойся, сынок, встань, – ответил отец Глеб, – это не третий батюшка говорил!

– А кто же? – Андрей стал затихать. – Кто?

– Злой враг обманул тебя, Андрюша, притворился батюшкой, чтобы душу твою заполучить! Только мы ее ему не отдадим, видит Бог!

Андрей встал на колени, вытащил крестик, висевший у него на шее, и, сжав его в кулаке, снова заплакал, опустив голову.

Послесловие

В здании у Чернышева моста, как всегда, царило оживление. Набережная у входа в министерство была забита дорогими экипажами, чиновники высокого ранга, генералы, курьеры и полицейские входили и выходили, впуская через высокие двери порывы холодного осеннего ветра. Укрывшись от общей суеты, в закутке возле лестницы, ведущей на второй этаж, собралась странная компания – высокий статный мужчина с седеющей бородкой, похожий на отставного военного, моложавый батюшка в коричневом подряснике и подозрительный патлатый тип в кургузом пальто, размахивающий стопкой помятой исписанной бумаги.

– Вы просто не можете понять всю важность момента, Роман Мирославович! – Барабанов почти что кричал, находясь в полной экзальтации. – Об этом напишут в английских газетах! Нет, я не смогу молчать! Теперь, когда я своими глазами видел все, всю тяжесть жизни простых людей, брошенных и забытых всеми, те лишения, которым они подвергаются и по причине которых творится неописуемое зло! Этих людей не видно из окна министерского кабинета, так я расскажу ему, все расскажу! Нет, и даже не просите! Я брошу эти слова ему прямо в лицо!

– Нестор, тише! Я вас умоляю! – Муромцев огляделся по сторонам. На счастье, окружающие были слишком заняты своими делами, и на троицу никто не обратил внимания. – Я уважаю ваш порыв, но пользы от этой выходки, которую вы задумали не будет никакой. Министр придет в ярость, а вас упекут в крепость. А если хорошенько покопаются в ваших прошлых делах, то, может, и вовсе отправят на каторгу!