Дело медведя-оборотня

– Прошу прощения, господин министр, и вы, Виктор Вильгельмович. Я имею в виду, что все эти несчастные, и жертвы, и убийцы, все они плод нашего совместного пренебрежения. Представьте себе, как велика Россия, сколько в ней губерний, какие дальние и глухие уголки есть в ней. Люди там живут в нищете, сражаясь за само существование, под постоянной угрозой гибели. У них нет ни изобильной почвы, ни живительного Гольфстрима. Случись у них неурожай или еще какая беда – они гибнут, и некому их защитить. Особенно дети. Старики, убогие, одинокие, те, кто ходит по самому краю жизни. – Муромцев оглядел кабинет. Министр с мрачным видом крутил бакенбарды, градоначальник старательно поправлял эполет, Щекин возмущенно бормотал себе что-то под нос. Только Барабанов и отец Глеб понимали его вполне. Тем не менее он продолжил: – Но ведь эти дети не только гибнут, чаще они покидают свои дома в поисках пропитания. Бродят беспризорные по окрестным лесам, пока не станут жертвой зверя или человека. Никого не волнует их судьба, до них нет никому дела, пока чинимое зло не станет таким сильным, что его могут почуять уже даже здесь, в столице. А иногда сам ребенок становится не жертвой, а преступником. Озлобляется, звереет и превращается в чудовище. Так не должно быть…

– Ну полноте, полноте, Роман Мирославович! – с некоторым раздражением прервал его градоначальник. – Что же вы, право слово, Плеханова начитались перед завтраком? Или думаете, что мы тут не имеем представления о том, что творится в губерниях? Да господин министр этому буквально свою жизнь посвящает!

– Да, да, – устало покачал головой министр. – Это великая беда, с которой мы боремся не покладая рук. Все мы, начиная с Государя, разумеется, знаем и переживаем о невзгодах людей в отдаленных и бедных губерниях. Но поймите сами, наше Министерство внутренних дел существует, чтобы ловить преступников, а не вытирать носы деревенским сиротам. Для заботы об убогих у нас существует церковь, богоугодные организации, оставим им заниматься своей работой, а мы займемся своей.

Все взгляды устремились на отца Глеба, который уже давно сидел в печальном безмолвии. Словно проснувшись, он оглядел присутствующих и медленно кивнул, соглашаясь с министром:

– Да, вы правы. Это забота церкви. Но ведь и сама церковь в некоторых губерниях бедна как алтарная мышь и сама нуждается в помощи. Вот так и выходит, что никто не виноват, все заботились и радели, а дети все равно погибли… Да и сам несчастный убийца. А ведь все могло случиться по-другому, окажись он при деле, хоть бы даже на той же монастырской пасеке. Жил бы, делал добрые дела… Я расскажу вам, как повредился его разум, этого почти нет в нашем рапорте.

Все обернулись на министра, и тот согласно кивнул, давая разрешение. Что-то в лице этого странного батюшки заставляло прислушиваться к его словам.

– Все началось, еще когда он был ребенком, – начал отец Глеб, прикрыв глаза, словно в молитве. – Раз за разом он видел, как те, кто должен его защищать, умирают. Сначала его настоящие родители, которые умерли от голода, оставив несчастного сироту скитаться. Потом старец Иона, заменивший ему отца и мать, погиб от лап медведя. Каждый раз его мир рушился. Никому из людей больше не было веры, и слабый разум его не выдержал и помутился, создав в его голове странную и вычурную картину мира, в которой он, не найдя опоры в людях, стал искать ее в сверхъестественном: языческих лесных духах, волшебных зверях. Сердце его, опустевшее без любви, отвернулось от Христа. Сказки, слышанные в детстве, галлюцинации, перемешанные с реальностью, стали его новой жизнью. Жизнью, в которой медведь усыновил его и учил премудростям лесной жизни, защищал от опасностей. Возможно, он так и жил бы со зверями, промышлял бы охотой и рыбалкой, сторонился людей. Но люди сами пришли к нему, пришли и убили последнего, магического защитника, отца-медведя. Что ему было делать теперь? Это ему подсказал, нашептал на ухо Черный Зверь, занявший его пустующее сердце своим колдовством. Если некому тебя защитить – значит, пора самому обрести волшебную силу, самому стать медведем вместо убитого Михайлы Потапыча.

Священник перевел дух и заговорил вдруг с куда большим жаром, так, что никто не решался перебить его вопросом или замечанием. Все слушали его речь с огромным вниманием.