Дело Нины С.

«Я не Александра, а Ольга, – оборвала ее наконец девочка. – Так по-дурацки меня назвали, как русскую… А мой отец… ты его еще не знаешь… это жуткий мерзавец. Подожди лет пять!»

«Ну что ты несешь, Оля? – возмутился Ежи. – Скажи, в чем дело, и не вымещай на мне свою злость».

«Дело в том, что ты бестолочь!» – и девочка выскочила из-за стола и убежала.

Надо сказать, вид у него был далеко не умный.

«С ней так всегда, – объяснял он. – Она вспыльчива, хотя в сущности это хороший ребенок».

Мама тогда не поверила ее словам.

«Она говорит так, потому что ревнует», – решила она.

В этом была доля правды, потому что девочка вела себя как обиженная женщина. И о своих соображениях я даже сказала ее отцу.

«Ничего удивительного, – ответил он, – у моих дочерей по сути дела никогда не было матери, а у меня не было жены, поэтому она, будучи самой старшей, и старалась заменить в доме женщину».

«Может, тебе следует остаться в том доме?» – заметила я робко.

Он помотал головой:

«Жена подрывала мой авторитет в глазах детей. Внушала им, что я ничего не делаю, а только валяюсь на диване. Такой отец не может в полной мере выполнять свою отцовскую миссию».

Тогда впервые появился тревожный сигнал: диван. Пока что это был диван Мистера Бига, он растягивался на нем, когда возвращался из Варшавы; затем на том же самом диване, свернувшись калачиком, лежала наша мама.

Я обратила внимание на ее неестественное поведение, когда ее любовник появлялся дома. Мама крутилась вокруг этого сибарита, что-то ему приносила, что-то забирала: то почищенное яблоко, то пустую чашку от кофе, то пирожное. Мистер Биг, как маленький мальчик, обожал всякие сладости, у него всегда что-то должно было быть под рукой. Вначале я подумала даже, что, наверное, у него диабет. Но это было обычное обжорство. Отсюда, видно, и бралась его полнота. Вся еда должна была буквально лосниться от жира: на завтрак только жирная ветчина или

корейка. На обед желательно рулька или свиные ребрышки – блюда, прежде крайне редкие на нашем столе. И это ужасающее количество жратвы, исчезающее с его тарелки. Меня это немного поражало, но мама, казалось, не замечала этого.

«Чувствуется, что в доме присутствует мужчина, – говорила она. – Наш дом стал другим».

«Это точно», – язвительно подумала я. Вот уж не предполагала, что во мне столько ехидства, скрытого, конечно. Я только наблюдала за мамой и Ежи и выражала свою обеспокоенность Лильке, которая, однако, не придавала всему этому никакого значения. Как же сестра меня удивила, когда после поездки мамы и Ежи Барана в Лондон она сказала:

«Все не так трагично, как ты преподносишь, я немного понимаю маму. В этой туше, по твоему определению, довольно много эротики».

Лильке попросту Мистер Биг нравился, в этом все дело. У нее редко выпадала оказия с ним видеться, но когда они встречались, то у них находилось множество общих тем.

У нее – как у современной бизнес-леди, и у него – как у раскручивающего свое дело юрисконсульта. Его юридическая консультация пока не приносила доходов, но в будущем все должно было измениться.

«Ежи говорит, что он – моя стопроцентная гарантия», – отвечала мама на мои упреки в том, что она инвестирует в человека, который еще не развелся.

А не развелся он, потому что все время возникали какие-то помехи. Сначала его жена поставила условие, что не даст ему развода, если он не перепишет на нее часть их дома. Он, конечно, не согласился на это. Потом он заявлял, что надо подождать, пока старшая дочь окончит школу, а еще лучше, чтобы Эва, то есть средняя, тоже ее окончила, поскольку тогда останется только одна малолетка Кася. Но когда средняя дочь подросла, оказалось, что вскоре должно быть принято постановление о значительных льготах при разводе, поэтому надо подождать подавать заявление в суд – зачем переплачивать? И так прошло шесть лет, то есть ровно столько, сколько продолжался гражданский брак нашей мамы с Мистером Бигом.

– Ну да, сестра появилась в августе две тысячи седьмого года. И как она того пожелала, мы сначала поехали к маме…