Дело о бананах. Выпуск 4

Набросив короткий, похожий на куртку борца-дзюдоиста, халат, капитан, прихрамывая, поплелся умываться. Проходя наполненную смутным предутренним светом гостиную, задержался. Сколько раз бывал здесь Прьето — правда, вечно урывками, впопыхах, — он как-то не обращал внимания на эту просторную комнату, заставленную случайной мебелью, заваленную книгами. Книги были везде: на полке среди каменных мексиканских, а может быть, гватемальских статуэток (он не поленился взглянуть и тихо рассмеялся. Надпись гласила: “Сделано в Японии”); среди деревянных божков неизвестного происхождения, где стоял недорогой проигрыватель; на приземистом, неудобном, кривоногом диване. Стены тоже были достаточно живописны: афиша из кабаре “Каса Лома”; плохонькие репродукции Тулуз-Лотрека и Поллака; плакат, с которого хмурился исполненный люминесцентными красками Иисус Христос; повисшая на одной кнопке большая фотография. Исель подошел поближе: заросший, длинноволосый, долговязый юнец на фоне лозунга “Мейк лав, нот уор!”[3] довольно-таки нагло обнимал хорошенькую простоволосую Клодин. Он — по пояс обнажен, с увесистой цепью на шее. Она — в обтрепанных, обрезанных у колен джинсах, в мужской рубашке навыпуск и в кедах. Прьето нагнулся, взял наугад первую попавшуюся в свалке книгу: Режи Дебре, парижское издание “Революция в революции”. Вытащил ещё несколько, тоже на французском: “Эрос и цивилизация” Маркузе; “Левизна. Сильнодействующее средство против старческой болезни коммунизма” братьев Кон-Бендитов; Бакунин, Ницше… Ага! Вот штуковина, выпущенная в Штатах: Джерри Руби “Сделай это”.

Исель придвинул кресло к окну, устроился поудобнее и принялся за чтение. В предисловии сообщалось, что автор “исторического труда” является одновременно основателем и лидером наиреволюционнейшей “Международной молодежной партии”, теоретическое кредо которой — “действие ради действия”, что левее его “йиппи”,[4] как называют себя члены этой странноватой партии, никого нет и быть не может… “Боже правый, какой ахинеей забивает свою голову Клодин!” — подумал капитан, но продолжал вчитываться в текст, силясь понять, чего не хочет и что предлагает молодежи апостол американских ультралевых Джерри Руби: “Любая идеология — болезнь мозга”, “йиппи желают бегать голыми по Капитолийскому холму и в стенах конгресса!”, “йиппи — это длинноволосый, бородатый, сумасшедший ублюдок (перечитал еще раз: да, так и сказано — ублюдок, и к тому же сумасшедший), для которого жизнь — театр, каждый момент создающий новое общество, в то же время разрушающий старое”, “йиппи за сексуальную свободу, за свободу курения наркотиков”, “сначала действуйте, думайте потом!”.

Прьето отложил книжку, закурил. “Бред шизофреника! Или розыгрыш? А может, тонко рассчитанная провокация? Ведь кто-то издает эти “откровения” крикунов-ультрареволюционеров. Кому-то это на руку. Кому?!”

За завтраком, нет, всё-таки это уже скорее был обед, Клодин, которая только что смеялась над забавной историей, рассказанной Иселем, с неподдельной тревогой спросила:

— Ты правда так сильно любишь меня, как говоришь?

— Неужели всё ещё сомневаешься? Конечно, люблю…

— Да я не то чтобы сомневаюсь. Просто находит неожиданно тоска, и идиотские мысли лезут в голову. Я очень боюсь, милый, что скоро у нас с тобой всё кончится. Оборвется.

— Что за чепуха?! Почему?

— Не знаю. Я страшно невезучая. Кажется, вот оно, о чём мечтаешь, близко, совсем рядом. Протянешь руку, схватишь, разожмешь кулак, а там — пусто. — Слезы навернулись на глаза. Чтобы не расплакаться, девушка прикусила губу.

— Перестань, родная! Не выдумывай. Мы вместе Мы любим друг друга. От нас самих зависит будущее, а всё будет отлично.

— Дай-то бог.

— Даст, даст! Надо только очень захотеть. А кто тот тип на фотографии в гостиной?

— Люсьен Лакасс. Я познакомилась с ним в Монреале на ЭКСПО-67.

— Как, ты разве была в Канаде?

— Семь месяцев. Продавала сувениры в павильоне Тринидада и Тобаго. Администрации ЭКСПО требовались девушки со знанием французского и английского, а у меня ещё был испанский.

— Ну а при чём этот Люсьен?

— Он франкоканадец из Труа-Ривьер, учился в Монреальском университете. С апреля, когда открылась Всемирная выставка, стал подрабатывать на ней “велорикшей”, так мы называли ребят, которые катали посетителей на специальных пассажирских трехколесных велосипедах. По вечерам Люсьен приглашал меня на Ля-Ронд, это у них было что-то вроде Луна-парка, где допоздна работали всякие аттракционы, бары. Мы пили пиво, стреляли в тире, кружились на “чертовом колесе”, ездили в “Тоннель страха”…

— И?

— Что “и”? Разумеется, целовались — я влюбилась без памяти.

— Сколько тебе тогда было?

— Подобные вопросы задавать бестактно, мой ревнивый капитан, но я отвечу: шестнадцать. А Люсьен, к сожалению, моя первая любовь. Ты сам задел эту щекотливую и неприятную для нас обоих тему, поэтому не сиди с панихидным видом, налей ещё кофе, дай мне сигарету и слушай.