Дело о бюловском звере

Широко вышагивая, не замечая, как дождь стекает по лицу, по шее за шиворот, доктор несся по улицам. Несся, не разбирая дороги, не глядя по сторонам, налетая на прохожих и чуть не попав раз под экипаж на набережной Обводного канала. Извозчик налетел на него с криками. Иноземцев, лишь покрепче укутавшись в пальто, окатил того мрачным взглядом и перешел мост.

Измотанный, промокший, вернулся в пансион фрау Шуберт. Розина Александровна и Варя, охая и причитая, принялись стягивать с плеч пальто.

— Фы фсе зеготня софсем с ума позкотить, — ворчала хозяйка.

— Сначала Аркадий Борисович изволил прийти промокшим, — подхватила Варя.

— Тфе минут назат фозфрашатся зтутент. Теперь фы, Ифан Незторофич. Кте фаш зонт или зилинтр?

— Не было у меня цилиндра, — отмахнулся Иноземцев.

— Ифан Незторофич, Ифан Незторофич. Итите-с, переотеньтесь. Фаря карячий пунш принезет — зогретьзя.

Поднялся. Пальцы замерли над дверной ручкой. В собственную комнату страшно войти. А вдруг опять гиена поджидает? Теперь-то он не растеряется, схватит окаянную и по темени кулаком. А полиция пусть разбираться изволит: из зоосада зверь сбежал или не из зоосада.

Но гиены не оказалось. Даже досадно как-то… Все-таки в зоологический сад заглянуть не мешало, спросить — не потеряли ли, часом, они зверушку.

Скинул насквозь промокшую одежду в угол, разбинтовал занывшее предплечье. Вздохнул — мышечные волокна длинными прядками проглядывали в прямоугольное отверстие, безобразное и невесть когда обещавшее зажить. Опять вздохнул и сел ожидать горячего пунша.

А выпил, рухнул на подушку, одеялом отгородившись от мира — неприятного, сырого, болезненного. Хоть бы уснуть навеки…

— Погодите спасть, Иван Несторович, я вам сейчас ужину принесу.

— Не утруждайтесь, Варенька, — буркнул тот из-под стеганого укрытия, — не буду.

— Ну как так! Розина Александровна заругает. Скажет: «Не паряток!», — передразнила девушка хозяйку.

— Спать, Варенька, спать хочу, нет сил. Устал. Сплю раз через сутки. В себя не приду, завтра опять на меня вся больница как на полоумного смотреть будет.

Варя постояла минуту, слышит: из-за одеяла храп доносится — взаправду уснул, что ли? Сгребла в охапку мокрую одежду, приглушила лампу и вышла.

Пунш сморил Ивана Несторовича тотчас же, вроде что-то говорить — говорил: что — не помнил, кому — не помнил. И где он — тоже как будто неясно. То ли спит, то ли в темноту вглядывается. Сквозь сон Иноземцев услышал знакомый шепот, близкое дыхание. Одеяло в стороне, сам на спине как звезда, руки-ноги раскинул, левое предплечье холодком обдает. С силой приоткрыл веки — Ульянушка на краю его постели старательно бинтует. Светлая головка склонена над раной.

— Эх, Иван Несторович, — улыбнулась таинственная девушка-видение. — Что же вы с рукой сделали? Что же себя не бережете? Я вам тут мазь волшебную принесла. Вот намажу — вмиг все заживет.

Иноземцев глядел на нее, хлопал глазами и сказать в ответ ничего не мог. Вроде сидит рядом, живая, держит за руку. Кожей Иноземцев всецело ощущает горячие прикосновения, в комнате — аромат знакомого до болезненного томления цеструм элеганс. Но из-за сонного оцепенения и пальцем пошевелить не выходило.

— Вот и готово, — погладила повязку, полюбовалась на собственное творение. — Вы спите, спите, не буду мешать.

Поднялась и повернулась к окну, за ней хвостиком последовала гиена. У шкафа Ульяна обернула лицо, поглядела с минуту, поулыбалась и исчезла.

Глава XII. Капли доктора Белякова

Утром Иноземцев проснулся поздно. День был, видно, как и вчера, серым, дождь порывами ветра врывался в оконную раму. Невозможно определить который час. Хронометр показывал три часа пополудни.

— Все! — пришел в ужас ординатор. — Можно в больницу и не ходить. Троянов, скорее всего, велит меня рассчитать.

Взгляд упал на руку. Предплечье алело по-прежнему безобразной раной. Все вроде как и должно быть — вчера бинты мокрые снял, не обработав рану, так спать и завалился.

Но ведь ночью являлась Ульянушка!

Она руку бинтовала, Иноземцев хорошо помнил. И гиена у оборок юбки вилась. Как же, проклятущая, она сюда попала? Как вошла? Что же это ночью доктор никак не сообразит изловить негодницу?

Иноземцев еще раз посмотрел на руку.

Тут его осенило. Неприятно осенило, он даже присел. Нет повязки — не было и Ульянушки.

«Выдумал я ее», — пронеслось в голове.

Будучи врачом, он прекрасно знал, каким манером люди с ума сходят, получая мозговую горячку, как тонка грань меж реальностью и выдумкой, перейдя ее, можно и не заметить. Глядь, и ты уже в отделении призрения умалишенных, смотришь на больничный двор сквозь зарешеченное оконце.

Сердце Иноземцева ответило бешеной барабанной дробью. И до того вдруг себя жалко стало, хоть реви. Захотелось отравиться. Прийти в больницу, выписать аконитину и проглотить его граммов пять сразу, а лучше десять.