Дело о бюловском звере

— Сам себе и пациент и доктор, — хихикал Иноземцев. — Надо бы спуститься к Белякову, опросить больных с симптоматикой болезни Желино… И тогда… м-мм… моя работа получит название: «Направляемые сновидения», или «Об особенностях цветных снов и звуках во сне», или — еще интереснее — «Искусственный сомнамбулизм».

Но день за днем — неделя пролетела, следом другая. Все сложнее становилось совладать с собой. Он словно покидал тело вечером, блуждал ночами в параллельных мирах и весьма неохотно возвращался к утру. Приходил в себя с чувством полной разбитости и опустошенности, искренне ненавидя настойчивый громоподобный стук в дверь. Тело отупело. На службу шел, будто сам не свой, будто другое существо в него вживалось. Оно же за Иноземцева ходило, разговаривало, больных пользовало, проявляло желания, проводило, и весьма успешно, операции, даже исследованием спор занималось. Сам же Иноземцев духом неприкаянным повисал в воздухе и, как воздушный шарик на веревочке, таскался следом. И самое страшное, его продолжало это забавлять.

«Может, это уже распад личности начался, настоящая паранойя? Не пропустить бы. И как у меня это выходит? Как не страшно орудовать бистури, да хоть бы просто по улицам ходить? Что это — автоматизм? Или я гений?»

Всем вокруг было невдомек, о чем он думал, и подозревать не подозревали, о каких страшных вещах. Все вроде бы и успокоились на его счет, до того Иван Несторович мастерски свое состояние скрывал. Троянов подобрел, стал звать на операции. Оба горячо трансплантации обсуждали, пробовали пришивать не только кожу, но и пальцы и даже кисти рук. Алексей Алексеевич хвалил, разговоры заводил о вступлении Иноземцева в Общество русских врачей. Тот и лекции принялся читать о своих изысканиях, проводил демонстрации опытов, которые были потом напечатаны в медицинской газете.

Беляков раза два захаживал — нашел состояние доктора замечательным. И был рад ответным визитам и интересу к беспокойным больным. Иноземцев улыбался в глаза, благодарил, а в мыслях проносилось тем временем: «Знали бы вы, где сейчас мое сознание, дорогой психотерапевт. Жмете вы руку безжизненной механической кукле, машине, а тем временем настоящий Иноземцев где-то далеко за пределами больницы».

В общем, для всего мира Иван Несторович превращался в удивительного гения, который в разных областях медицины проявлял небывалую сноровку и бойкость ума.

На самом же деле он влачил существование марионетки. А кто был кукловодом?

Порой ему казалось, что сознание и не покидало его вовсе. Оно просто-напросто увяло, подобно цветку, забытому на подоконнике, который давно не поливали. А сам Иноземцев действовал лишь хорошо отлаженными рефлексами, как сеченовские лягушки с отрубленными головами, что продолжали после смерти дергать лапками и даже прыгать. Так Иноземцев автоматически, рефлекторно и жил, остатками воли пытаясь понять, что же это с ним: умопомрачение, болезнь Желино или выходы в иные реальности?

Пока ему не стало еще хуже.

Ни днем работать, ни ночью спать — совсем невмоготу. Работоспособность сошла на нет, ломило мышцы, сводило зубы, бил озноб, а порой даже бешено колотилось сердце и мутило. Видения совсем распоясались, ночная катаплексия усилилась, сновидения превратились в мучительные кошмары. Каждую ночь его будил громкий, раздирающий душу плач.

— Отпусти меня, отпусти, — стонало чудо-видение за окном: билось в перекрестье рамы, прижималось прозрачным лицом к стеклу. Порой оно легкой тенью витало у изголовья. Иноземцев видел заплаканное фосфоритовое лицо Ульянушки близко-близко, у самого уха дышала она. Касалась лба и исчезала. Следом прошмыгивала и гиена. Полусонный Иноземцев тянулся рукой, но понимая, что все это в очередной раз приснилось, засыпал вновь.

Наутро, пытаясь припомнить ночные кошмары, лишь уныло вздыхал, приговаривая: «Какая жалость, что я не могу вскрыть собственную черепную коробку и поглядеть на изменения в структурах мозга. Вот если бы у меня был аппарат, который записывает движения, нечто вроде фоторужья Марея…»

Следующей ночью призрак осмелел. Иноземцев открыл глаза и видит — сидит Ульяна Владимировна у бюро, склонив голову на руки, чуть вздрагивает от плача. Словно вдруг заметив, что на нее смотрят, вскочила, подплыла к кровати и, на колени опустившись, зашептала:

— Помоги, Ванечка, помоги. Кроме тебя, некому вызволить дядюшку из клетки.

Иноземцев заворочался.

— Ну что вы, Ульяна Владимировна, что вы сердце мне разрываете… как можно! — среди ночи-то.

А Ульяна за руку взяла, пальцы тепло сжала, глаза огромные, полные слез. Сама вся будто пронизана неземным сиянием и кажется совсем прозрачной.