Она, Маша, нравом была не в Сашу Герцена – тихая, хоть и водились чертенята на дне ее омута, мечтательная, музыкальная. Старик повадился слушать, как она на фортепьянах играла, даже иногда слезу вытирал, чтобы потом еще ехиднее поддеть беззащитную Лизавету Ивановну, мало евшую за обедом: дескать, здесь ей не Германия – и копченых сосисок не подадут… Опять у нее в мыслях Лизавета Ивановна! Куда от этого деться! В окне темно. Как еще далеко до сизого январского рассвета, как давит на мозг темнота…
Память – по контрасту – высветила яркий весенний день, первое марта 1838 года. На всю жизнь запомнила она эту дату, развеявшую ее тайные, хотя и неопределенные мечты; для Натали и Александра Ивановича была она священна. Именно в этот день политический ссыльный Александр Герцен, переведенный из Вятки под надзор полиции города Владимира, на свой страх и риск прискакал в Москву – увидеться с нареченной невестой. Рисковал головой – мог бы снова отправиться Сибирь, если бы кто из Третьего отделения узнал об его проделке. Только никто не узнал. Мало народу было посвящено в это дело. От старого барина все было скрыто. Маша узнала уже после – от горничной, которая имела ухажера в доме старой княгини. Сколько разных неожиданных мыслей всколыхнулось тогда в ее голове, полурадостных и полуревнивых! Как хотелось ей оказаться на месте Натали! Была та Герценовой кузиной, незаконной дочерью старшего брата Ивана Алексеевича Яковлева, Александра, прижитой им от крестьянки и взятой на воспитание их сестрой, чопорной княгиней Хованской, проявившей неожиданную сентиментальность.
Муж во сне вздохнул, что – то пробормотал, со стоном перевернулся на другой бок. Тоже что – то его мучит, беспокоит. Мария Каспаровна помнит, как, когда они только поженились, она рассказала Адольфу эту историю о приезде ссыльного Герцена в Москву для тайного свидания с невестой. Как жадно Адик слушал; ему не верилось, что такое бывает.
Да, все у Александра Ивановича и Натали сложилось в ту пору как в романе какого – нибудь Дюма – отца: они едва знали друг друга
Марии Каспаровне казалось, что Адик не поверил ее рассказу; почему – то самые бешеные немецкие романтики признают романтическое только в книгах и даже не предполагают, что оно существует в жизни. Между тем, все это она видела своими глазами или слышала от Натали в 1847 году, по дороге из России за границу, в долгие часы ожидания дилижанса, когда непогода или случайность задерживали их передвижение. Но кажется, Адик так ей и не поверил…
– Мари!
Она в испуге повернулась лицом к мужу. Он приподнялся на постели и глядел на нее.
– Адольф, ты не спишь?
– Мне показалось, ты тоже; я слышал – ты плакала.
– Тебе померещилось, спи.
– Но я не могу спать. Они отняли у меня сон.
– Кто, Адольф, кто отнял у тебя сон?
–Гервеги. Сегодня днем я получил письмо от Георга.
– Да? И что же он пишет? Она подумала о странном совпадении: она получила днем письмо от Герцена, муж – от Гервега.
– Ничего нового, он пишет все то же.
– Почему же ты так взволнован?
– Там есть одна подробность. Я ее не знал. Она чувствовала, что Адик борется с собой. Ему хотелось с ней поделиться, но одновременно что – то ему мешало.
– Что такое, Адольф? Ты же знаешь, мне все это не менее важно, чем тебе.
– Мари, я не думал, что женщины так коварны. Может быть, я мало знал русских женщин?
Он остановился, перевел дыхание, посмотрел на нее внимательно.
–Ты смотришь, Адольф, как принц Гамлет смотрел на свою предательницу мать.
Чем русские женщины так провинились перед тобой или перед Гервегом?
– Мари, они провинились перед Богом или совестью, называй как знаешь. Георг пишет, что он связан с Натали уже
Он взглянул на жену. Она уткнулась лицом в подушку и старалась сдержать рыдания.
Сквозь придушенные всхлипы слышались два слова, смысл которых он, немец, хорошо понимал: «Бедный Герцен».