Дело о физруке-привидении [СИ]

— Мы тоже хочем! — запищали девчонки, почти перекрикивая дискотеку. — То есть, хотим! Пострашнее…

Катька подперла щеку рукой: а по-моему, самое страшное — это бабская глупость.

— Ага, вот только повешу…

Девицы запищали сильнее, и сейчас в этом писке проскальзывало возмущение. Подумаешь! По телеку в рекламах и не такое показывают! Катька исходила презрением. Она задохнуться была готова. Но тут Кахновский вернулся. Девчонки немедленно подобрались, чтобы дать ему место. Заголосили наперебой:

— Страшное!

— Про качели!

— И про любовь!

Данила улыбнулся. Катька уверена была, что именно ей предназначена эта нахальная и удивительно обаятельная улыбка.

— Итак, вы все знаете, что вон там, за забором…

Максим незаметно исчез и так же незаметно вернулся.

— … а стоит ребенку заманиться и на них сесть, как…

Даня таинственно замолчал. Он молчал так долго, что все почувствовали кусачесть комаров и влажную прохладу июньского вечера. И — совсем немного — страх.

— … как он проваливается в подземелье!

Раздалось дружное «а-ах», прокатилось и растаяло.

— И это еще не все. Рассказывали, что однажды на качели сели мальчик и девочка. А когда стали падать, он попытался девочку столкнуть, чтобы спасти, но ее руки пристыли к цепям…

Алла всхлипнула.

— Чем меньше логики, тем страшнее, — буркнул Максим. На него накинулись, целя когтями в физиономию.

— А в какое подземелье они проваливаются? — деловито спросила Катька.

— В таинственное.

— Не верю. Вот у Гоголя входит черт — верю.

Девчонки обиженно заверещали, а Максим подмигнул. Замирание сердца было на корню загублено. Кто-то предложил одолжить у Киры гитару.

— В старой часовенке — старенький гробик, — очень душевно пропела Катька. На гитаре она научилась играть недавно, и лучше выходило, когда никто не видел, зато у нее было роскошное сопрано. И это, как утверждал братец, уже много. Особенно теперь, когда у большинства «певцов» — ни слуха, ни голоса. — В гробу том — покойничек — серенький лобик.

Крестик сжимает с облупленной краской.

Щурит на свечку тоскливые глазки.

Не обрывая пения, Катька показала, как он это делает, и кто-то тихонько хихикнул.

Песенка оказалась в тему. Катьку слушали. Никто не кривился. Даже пальцы в аккордах путались не слишком. В общем, если писателя из нее не выйдет, без куска хлеба она не останется.

— Рядом с покойником бродит вампирчик,
пада-пада-пададуда,
пьет из бутылочки свежий кефирчик,
пада-пада-пададуда (Тут народ стал улыбаться вовсю),
свежий кефир из бутылочки пьет
и тихую песню поет:
а-а!!

Народ шарахнуло. Даник, который сидел всех ближе, упал с крыльца. Честное слово, Катька плохого ему не желала. Даже совсем наоборот. Просто эта песня поется именно так.

Завезла песенку в Гомель Холера. Это не болезнь — это страшнее. Вообще-то Холера была известна под разными именами. У нее даже имелась фамилия. И хобби. Танюша любила играть в «Что? Где? Когда?» На Катьку тоже однажды снизошла такая блажь. Там они и пересеклись. Как раз во время одного из фестивалей, которые устраивал во дворце творчества рыжий и бородатый «профессиональный игрок в Что? Где? Когда?» (он сам себя так называл). Тогда еще выяснилось, что дорога из Москвы в Одессу лежит через Гомель. Равно как путь из варяг в греки. Насчет последнего историки еще могли сомневаться, а для первого имелись вполне живые и здравствующие свидетели. А все потому, что не оказалось в Москве прямых билетов на Одессу. Ну не было! И потому одна бродячая молодежная команда, возвращаясь с московского сборища, случайно угодила на гомельский фестиваль. И Холера соответственно — как один из игроков. Команду пригрели, взлелеяли и пустили поиграть в интеллектуальные игры. А в промежутках игроки развлекались. Пели под гитару, например. А еще у Холеры был хвост. Он свисал сзади джинсов либо других облачающих Танюшу штанов, вызывая нездоровое любопытство окружающих. Некоторым окружающим еще удавалось промолчать, но особо нервные начинали интересоваться:

— А что это у вас?

— Хвост, — веско отвечала Холера.

— А это вы сами прицепили или над вами так шутят?

А одна сердобольная бабушка в московском метро аж руками всплеснула:

— До чего он у вас тощенький! Надоть подкормить, — и отсыпала Холере с килограмм яблок. Так что в хвосте были свои положительные моменты.

Да, хвост был коричневый и тощий, но на конце висел такой пушистый песцовый шарик, что не подергать его было выше человеческих сил. Катька хвосту завидовала зверски. Она бы и сама себе такой завела, но терпеть не могла ходить проторенными путями.

Впрочем, известие, принесенное через пять минут страшно раздерганной воспитательницей Жанночкой, заставило Катьку забыть и про песенку, и про Холеру, и про хвост.

Глава 2.

1.

Не стоило Ростиславычу произносить эту роковую фразу. Если бы он хотя бы помянул фамилию! Нет же, в общем перечне «Поздравляю с открытием лагерной смены…» он назвал имена всех, кроме физрука.