Дело о гибели Российской империи

До 1905 года большинство сословия если не враждебно, то, во всяком случае, без всякого энтузиазма оценивало и их личности, и их стенобитное усердие, неизменно напряженное при каждом незначительном публичном их выступлении. Их ораторские таланты в среде, где блистали Спасович, Герард, Потехин, Александров, Пассовер, Жуковский, Андреевский и многие другие первоклассные судебные ораторы, ценились не очень высоко. Ни сколько-нибудь благоприятных внешних данных, ни эрудиции, ни широкой образованности, ни образности мысли и выражения в их распоряжении не имелось. Как адвокаты они были и навсегда остались посредственностью, в отличие от московских представителей той же политической группы в лице Тесленко, Малентовича, Муравьева и некоторых других, гораздо более их талантливых.

Родичев в качестве судебного оратора был ниже всякой критики, он не захватывал аудитории, он не убеждал судей, а лишь немилосердно терзал уши слушателей своим неизменно однотонным «соло на барабане».

Керенский как судебный оратор не выдавался ни на йоту: истерически-плаксивый тон, много запальчивости и при всем этом крайнее однообразие и бедность эрудиции. Его адвокатская деятельность не позволяла нам провидеть в нем даже того «словесного» калифа на час, каким он явил себя России в революционные дни.

Что касается до Н. Д. Соколова (как утверждали, впоследствии автора знаменитого приказа № 1 Петроградского совета, окончательно развратившего армию), то его, как оратора вообще и судебного в частности, с трудом можно было выносить. Докторально-самоуверенный, сухо-повелительный тон, не скрашенный проблеском талантливости, ни образностью речи, в конце концов раздражал слушателей до полной нетерпимости.

Когда после революции фронт наш уже разваливался и солдаты не хотели больше воевать, Керенский послал именно его как оратора убеждать солдат идти в атаку. Известно, что это закончилось жестоким избиением самого оратора Н. Д. Соколова. Помимо всего прочего, я уверен, что его ораторские приемы, тон, голос – все могло быть косвенным поводом стремительной с ним расправы. Ему воистину был присущ дар раньше всего раздражать и вооружать против себя заранее несогласных с ним слушателей.

Из менее видных деятелей-адвокатов той же политической пачки милейший П. Н. Переверзев, будущий злополучный министр юстиции, был куда симпатичнее в качестве судебного оратора. У него бывал и искренний пафос, и задушевность речи. Не менее злополучный, также будущий министр юстиции С. А. Зарудный был бы недурным оратором, если бы в голове его мысли и аргументы строились правильными рядами, а не в шахматном порядке. То, что он высказывал, являлось всегда прыжками вперемежку то черных, то белых и требовало усиленной сортировки для подведения итогов его речи.

Но сила всех этих ораторов, несомненно, все же в чем-то таилась, раз они овладевали, при том или ином случае, вниманием и даже энтузиазмом толпы на революционных митингах и собраниях.

Думается мне, однако, что сила эта таилась не столько в них самых, сколько в той наэлектризованной атмосфере, которая, выдвинув их самих, не задумалась затем их же повергнуть в прах перед лицом более их энергичных и, несомненно, более талантливых Ленина и Троцкого и их лихих прислужников, у которых к тому же оказалась и пришедшаяся так по вкусу русскому «бессмысленному бунту» распоясанная совесть.

Бедные пионеры русской революции, начиная с декабристов и заканчивая бабушкой Брешковской и террористами, двигавшими разрывными бомбами наш русский прогресс, вас перехитрили Стенька Разин и Пугачев так, как мы вернулись все к тому же российскому бунту, который Пушкин давно окрестил «жестоким и бессмысленным»!

Первая русская революция. Столыпин

В связи с Японской войной время наступило, в общем, крайне тревожное.

Злосчастная война, затеянная нелепо и поведенная неудачно, открыла новые пути для интенсивной критики «существующего строя» и для сочувственного отношения к стремлениям интеллигенции добиться во что бы то ни стало спасительной «конституции».

Земские, городские и профессиональные организации, как из рога изобилия, стали сыпать своими «резолюциями», явно выработанными по одному и тому же шаблону.

Либеральная интеллигенция смаковала предстоящие затруднения государственного порядка, так как непопулярность правительства достигла своего апогея. Стали почти открыто образовываться политические партии, будущие парламентские.

Революционеры со своей стороны тоже не дремали и умудрялись искусно проникать в рабочую среду и делать ее своим послушным орудием.

Пошли забастовки: посидел Петербург и без воды, и без электричества.

Тогдашний правительственный премьер Витте вздумал было перекликаться с премьером рабочих организаций Носарем. Он к ним с лаской, назвал «братцами», а они отвечали ему нелюбезно, отрекаясь от всякого с ним родства и собратства.