Дело о гибели Российской империи

Дело временами принимало весьма угрожающий оборот. Гадали: на чью сторону станет войско, гвардия в особенности? Но в Петербурге войско еще было надежное, хотя были попытки революционизировать даже Преображенский полк.

В сословии присяжных поверенных открылось широкое поле деятельности для «левых» с Н. Д. Соколовым и А. Ф. Керенским и Исаевым во главе. Они легко стали овладевать адвокатскою молодежью и всеми «безличными», высокопарно-демонстративно, словно по заказу, поголовно примкнувшими к «освободительному движению».

Сословные общие собрания моментально превратились в бурные политические митинги. «Старики» еще держались, но их пророческим предостережениям уже туго внимали.

В заседания Совета присяжных поверенных нередко без доклада врывалась та или другая группа, требуя зажигательных резолюций и постановлений. На тогдашнего председателя, мягкого и деликатного А. И. Турчанинова, наседали со всех сторон и нередко вырывали у него распоряжения, от которых он вслед затем перед Советом болезненно каялся. На него было жалко смотреть, таким грубым натиском шли со всех сторон на него развязные требования, чуть ли не властные окрики.

Сидя в Совете, в качестве его члена я так же, как и В. А. Люстих, В. И. Леонтьев и еще некоторые, глубоко этим возмущался и настаивал на сохранении полной сословной дисциплины. Но момент был упущен, все даже внешне распустились до неузнаваемости. В общем собрании стали бесцеремонно зажимать рот каждому, кто не являлся подголоском общему взбаламученному настроению.

В других сословных и профессиональных организациях и учреждениях это настроение проявлялось еще в более грубой форме. «Вывозить на тачках» считалось заурядною мерою воздействия на «начальствующих» лиц, не только на заводах и фабриках, но и в таких учреждениях, как больницы. Знаменательный случай такой расправы с главным доктором больницы для душевнобольных св. Николая Чудотворца Реформатским был особенно характерен, так как инициатором его был «интеллигент», молодой врач, временно командированный в больницу.

Боевой лозунг «всеобщей, тайной, равной» (подачи голосов) висел в воздухе и объединял пока что все затаенные вожделения, домыслы и чаяния отдельных партий, союзов и фракций.

Особенно сильным орудием воздействия на «безразличных» и «беспартийных» являлись стачки и забастовки, нарушавшие течение раз налаженной обывательской жизни. Обыватель оставался, как всегда, обывателем, инертным, трусливым, беспомощным, ожидавшим, как и кто, какой палкой погонит его в ту или другую сторону. Ему почти безразлично, идти ли вправо или влево, лишь бы его не заставляли геройствовать и, чего Боже сохрани, не лишали маленьких жизненных удобств.

Еврейский «интеллигент» проявлял особенно активную энергию, с развязностью дотоле не обнаруживаемою. На каком-то собрании Оскар Грузенберг держал себя уже величественно-победоносно. У него нашелся даже «жест» по адресу полиции. Когда пристав приказал околоточному записать присутствующих, Оскар тут же отдал немедленно распоряжение своему подручному записать фамилию пристава и околоточного.

Революция на сей раз, пока только политическая, а не социальная, шла всем своим боевым аллюром. Буржую «штыка в живот» пока еще откровенно не сулили, и буржуй упивался сознанием своей высокой миссии, идя молниеносным походом, пока что на «бюрократию». Прозорливостью он не отличался, хотя некоторые признаки последующей жалкой его роли для внимательного взора уже обозначались. В день стрельбы на Невском, по случаю шествия Гапона к Зимнему Дворцу, отдельные группы рабочих весьма злобно косились на «собственные» экипажи и пускали по адресу их владельцев недвусмысленные грубые намеки из области провидения «светлого» будущего.

Но «всеобщая», «тайная», «равная» все это должна была, разумеется, поглотить, наладить и поставить на место. Главное было теперь добиться «этого», остальное приложится. Добивалось всеми средствами, не снисходя до моральной оценки приемов и средств.

* * *

В один из очень тревожных дней, в связи с гапоновщиной, один знакомый мне саперный офицер прибежал ко мне прямо от «Доминика» и, еще запыхавшись, сказал: «Знаете ли, у “Доминика” было собрание, решили выставить вашу кандидатуру в президенты российской республики, Витте провалился!» Я посмотрел на него как на сумасшедшего и сказал: «Будь я на месте царя, я бы и Витте, и себя, да и Вас, кстати, приказал немедленно повесить. Это бы Вам наглядно доказало, как вы рано возмечтали о республике. Не стыдно ли так терять голову!..»

Он сконфуженно умолк.

С большою откровенностью пришлось мне высказаться и по специальному вопросу об «адвокатских забастовках» и «снимания судей», что не только стояло на очереди, но частично уже и практиковалось.