Дело о гибели Российской империи

На «боевых заседаниях» Думы, а они теперь почти сплошь стали «боевыми», первыми запевалами уже являлись такие левые, как Чхеидзе, Церетели и, конечно, Керенский, который ранее и в качестве думского оратора имел лишь посредственный успех.

Интеллигенция

В подготовке «Великой революции» 1917 года участвовали, несомненно, не одни революционные элементы, которым она снилась как источник свободы, медовых рек и кисельных берегов и которые считали период войны единственно подходящим для ее успеха. Кроме них, едва ли не видели в революции спасения, с совершенно иной точки зрения, все реакционеры, германофилы и изнервничавшееся, интеллигентное еврейство, желавшее, наконец, стряхнуть с себя ярмо неравноправия.

Конечно, ни одна из этих трех групп не желала и не хотела революции в том виде, как она, в конце концов, разыгралась. Сторонники самодержавия, т. е. безответственной власти, вроде Штюрмера, Щегловитова и всех их присных ждали революции как законного повода для прекращения войны, в надежде на подавление ее одновременно с победой Германии, поражение которой в их глазах было бы поражением абсолютизма. В силу этого германофильство царило во всех ближайших к престолу сферах (не говорю уже о Распутине), и несчастному Николаю II, безвольному, но честному, приходилось барахтаться в этой удушливой атмосфере ежеминутно, ежесекундно. По свидетельству всех союзных послов и военных агентов, его одного нельзя было заподозрить в эти трудные моменты в двойной игре; он до конца хотел остаться верным союзникам. За одну эту черту его мученической лояльности да простится ему многое и да воскреснет его образ чистым в людских сердцах.

На протяжении почти всей войны через Копенгаген и Швецию шныряли вражеские агенты в Pocсию и обратно. Они свили гнезда шпионажа и в Копенгагене, и в Стокгольме.

В Копенгагене эти господа чуть не открыто торговали изменой России в пользу врагов. Посольство наше здесь очень ответственное, как граничащее непосредственно с воюющей с нами Германией, было до жалости или мало осведомлено, или слепо. Мимо его рук проскользнуло в Pocсию множество революционных посланцев в интересах Германии. В свое время еще в сентябре 1915 г. об этом доводилось до сведения кого следует, но еще в 1917 г., когда я уже после революции попал в Копенгаген, мне жаловались, что ничего не было в свое время сделано для обнаружения и пресечения свободного доступа множества подозрительных лиц в Pocсию. В российской бюрократии германофилами и поклонниками Вильгельма II можно было хоть пруд прудить, и никто не подумал прежде всего расчистить это гнилое болото.

С удалением великого князя Николая Николаевича от главнокомандования все это смелее подняло голову и готово было лучше сосчитаться с русской революцией, нежели дождаться поражения Вильгельма II и абсолютизма.

Время, выбранное для революционного выступления, было таково, что всякие подозрения возникают невольно. В самом начале войны еще в августе 1914 г., когда меня с моей семьей застигла война в Германии (в Гамбурге), в немецких газетах уже появлялись известия о революции в России. Рисовали именно ту картину, которая наступила лишь в феврале 1917 г.: Финляндия объявила себя независимой, Кавказ передается туркам, всюду пожары, волнения и революционные эксцессы. Это писалось в то время, когда я, вернувшись после долгих мытарств в Pocсию, в конце сентября 1914 г., как раз убедился в противном: в России все обстояло благополучно, мобилизация прошла блистательно, войска дрались с полной энергией, царь, как никогда, был популярен и мог показываться свободно на улицах Петрограда.

Если затем совершилось именно то, чем с самого начала войны галлюцинировали противники, совершенно ясно, что они этого старательно желали, что это именно входило в их расчеты, как орудие поражения сильного врага на востоке, чтобы развязать себе руки на западе. Но раз противники считали надежным шансом на победу именно революцию в России, ясно, что не только платонически лелеяли они мысль о ней, но планомерно действовали, дабы их заветная мечта осуществилась. По части организации всевозможных средств ослабления противника они всегда были великие мастера, не жалея для этого материальных средств, с моральными же запретами они не считались.

Для меня несомненно, что «Великая русская революция» вытекла не из недр российских, а совершилась на вражеские авансы, не в русских интересах.

Безумец Протопопов воображал, что, пока он «у власти», справиться с революцией будет детской игрой, и обнадеживал вся и всех.

А Государственная дума тем временем успешно революционизировалась Керенским, Чхеидзе и другими апостолами светлого будущего России, а шептун Гучков шептал на всех перекрестках о близком наступлении «ultimo» для абсолютизма, и даже сам Пуришкевич, перестав кричать в Думе петухом, замышлял уже нечто молниеносно-спасительное вроде убийства Распутина.