Дело о гибели Российской империи

Что касается до еврейской интеллигенции, то национальная задача еврейского равноправия влекла их естественно туда, откуда это равноправие могло прийти немедленно. На это они готовы были широко раскошелиться, раз сила денег, нажитых в России, давала им эту возможность. Очень грустно, что это равноправие не было дано раньше: революция имела бы гораздо меньше шансов на успех и не разразилась бы вовсе во время войны.

* * *

Опьянелого Ноя в свое время только один из его трех сыновей, именно средний, Хам, выставил на позорище и посмеяние, мы же в радикальном стремительном рвении все поголовно превращались в хамов, ежеминутно, ежесекундно выставляя родину-мать на позорище и поругание. Это вполне доказала и последняя война. Что бы мы ни изобретали для дискредитирования нашего последнего «тирана», не династически-личные интересы ввергли Pocсию в войну, которая, если бы она окончилась торжеством для Pocсии, неминуемо повлекла бы за собою приобщение ее к лику свободных наций вполне мирным путем.

Если бы у «тирана» были помыслы только о себе и о своем троне, он стал бы естественным союзником Вильгельма. Пусть немецкое засилье задушило бы Pocсию, он все же царствовал бы и лично пользовался всеми благами фиктивного самодержца. А что, Германия в союзе с Poccией задушила бы в первые же месяцы Францию, пока еще ни Англия, ни Италия не могли прийти ей на помощь, это более чем ясно. И война была бы закончена. Участие Pocсии в войне не было актом династических замыслов, а было делом Pocсии и во имя блага Pocсии же. Казалось бы, что поэтому война эта не могла не быть глубоко популярна именно для интеллигентной России. Но только на первых порах эта популярность всколыхнула и не столько нашу интеллигенцию, сколько массу, живущую не рассуждениями, а чутьем и инстинктом.

Династия бросила в бой в первую же голову единственный надежный свой оплот – гвардию, которая своим наступлением в Восточной Пруссии спасла Париж и с ним и Францию, но навсегда была утрачена как защита трона и самодержавия. Казалось бы, при таких условиях, при самом малейшем искреннем патриотическом чутье можно было все претерпеть до конца войны, тем более что худо ли, хорошо она клонилась к победе, несмотря на все наши недочеты, несмотря на наши отступления, после блестящих наступлений. Мнение всех союзных военных авторитетов теперь единогласно, что только русская революция затянула войну и что она была бы победоносно закончена уже к лету 1917 г.

Германия это учитывала вполне, и ей, а вовсе не Pocсии, нужна была именно в эту минуту «Великая русская революция», с ее приказом № 1, с разложением войска и братанием на фронте.

Призыв в войска, за недостатком кадровых офицеров, «прапорщиков» и, вообще, пополнение армии призванными и запасными к концу войны сыграли фатальную роль. Вся эта масса была материалом, весьма пригодным для всякой пропаганды, клонящей к скорейшей ликвидации войны, хотя бы ценою поражения. «Пораженцы», с которыми неумело и бессистемно пыталось справиться правительство, были не мифом, как это представлялось либеральной печати, а весьма глубоким и острым явлением, которое, как ползучая саркома, то здесь, то там давало о себе знать в тылу.

Только на первых порах интеллигентная молодежь как бы искренно ринулась на фронт, щеголяя своей походной формой и выпавшей на ее долю героической миссией. Но очень скоро и это увлечение остыло, особенно когда победы стали редки, а траншейная страда стала жутко-непроглядной. Все, что имело связи, знакомства, протекцию, скоро начало прятаться по штабам, в Красном Кресте и по различным тыловым организациям.

В это время, как во Франции, в Англии и Италии сыновья и родственники самых выдающихся, входящих в состав правительства лиц шли в передовые линии и умирали на «почетном поле брани», как с гордостью возвещалось об этом на страницах газет, наши охотно прятались по канцеляриям и наводняли рестораны Петрограда своим якобы походно-боевым обличием.

И в адвокатской среде – увы! – я лично знавал таких молодцов, которые временно валялись «на испытании» по больницам и в Николаевском госпитале и получали, в конце концов, отсрочки и отпуска. Гласно-публичный скандальный пример такого уклонения от своего долга повелся у нас еще с Японской войны, когда знаменитый сладкопевец-тенор Собинов, облачившись в больничный колпак и халат, прикидывался некоторое время не то сумасшедшим, не то нервно расстроенным, чтобы избежать отправления на фронт. В последнюю войну, нося офицерскую форму, в которой его рекламно воспроизводили в иллюстрированных журналах как «призванного» жертвовать жизнью «за царя и отечество», тот же сладкопевец преспокойно распевал в театрах и умирал в роли Ленского почти так же реально, как умирали в это время на поле брани.

Но наши артисты вообще вне конкурса, Бог с ними! Им не в пример французы и итальянцы, среди которых артисты и писатели самого первого сорта (Д. Аннунцио) не брезгали любовью к родине и не унижались до надевания сумасшедших колпаков, чтобы уклониться от призыва.