Дело о плачущем призраке. Дело о беспокойном графе (СИ)

-- Один из нас? – повторила она. – Получается, ты требуешь алиби от меня, твоей родной тетушки? От сестры твоей матери? Может, ты еще будешь проверять за мной счета – не обворовываю ли я тебя? Давай, проверяй – я ведь их храню. А когда все проверишь, уйду жить в богадельню. В твоем доме мне, воровке, не место.

Было видно, что Александр Александрович растерялся. Евгению даже стало жаль беднягу. В броне его самоуверенности явно обнаружились существенные прорехи. Из-за спины высокомерного, гордого собой мужчины снова выступил смешной мальчишка. Да уж, с Елизаветой Николаевной трудно чувствовать себя взрослым!

-- Тетя... тетя Лиз... – заплетающимся языком бормотал он. – Это же я просто так... фигура речи. Я неудачно выразился... Я даже помыслить не мог... Я доверяю вам, как себе самому. Больше, куда больше, чем себе! Ну, простите идиота... Пожалуйста...

Старуха впилась в племянника взором, способным, как почудилось Евгению, проникать сквозь стены. По крайней мере, лично он на всякий случай попятился.

Впрочем, Елизавете Николаевне не было до него никакого дела.

-- Ну, смотри, -- произнесла, наконец, она. – Коли почую, что стала тебе в тягость – отправлюсь в богадельню, не мешкая ни дня. Не хватало сидеть у племянника на шее, отбирая у него кусок хлеба!

-- Без вас я бы давно разорился, -- поспешно известил Коцебу. – Только благодаря вам имение приносит доход. Толковый управляющий обошелся бы куда дороже, чем вы тратите на свое содержание. Да и нет на свете управляющего, способного сравниться по уму и практической сметке.

-- Ну-ну... нечего льстить, -- смягчилась тетушка. – Издеваешься над старухой, словно над дачниками Куницынами... Думаешь, приму все за чистую монету?

В глазах Александра Александровича мелькнула улыбка, хотя лицо оставалось серьезным.

-- А теперь об алиби, -- деловито, словно и не было конфликта, продолжила Елизавета Николаевна. -- Когда мы обсуждали похороны Антонины Афанасьевны, Георгий Михайлович к слову заметил, что две ночи подряд не сомкнул глаз, мучаясь приступом подагры. Они у него, несчастного, бывают регулярно. Тогда камердинер неустанно читает ему вслух, а старая служанка каждые четверть часа меняет компрессы. Не знаю, принимаешь ли ты свидетельства слуг...

-- Да, разумеется. При условии, что они не подкуплены.

-- Хочешь – порасспрашивай их. Но сомневаюсь, чтобы Георгий Михайлович лгал. Откуда ему в тот момент знать, что к нам явишься ты и начнешь расследование?

Сыщик вздохнул.

-- Весьма досадно.

-- Почему досадно? – удивилась тетушка.

-- Честно говоря, я ехал сюда в полной убежденности, что знаю, кто устроил всю эту кутерьму с Парашей. Вот мне наказание за косность мышления. Привык, что самое очевидное предположение чаще всего оказывается верным.

-- Это сделала не Катиш! – тут же возопил Евгений.

Александр Александрович окинул его взглядом, каким хороший врач смотрит на хронического больного, тяжело страдающего, однако не поддающегося излечению. Потом, усмехнувшись, произнес:

-- Если вы настаиваете, готов в первую очередь рассмотреть версию с виновностью Кати. Основной довод за – то, что плач Параши впервые был услышан сразу после того, как Катя рассказала Антонине Афанасьевне легенду.

-- Она была в это время на первом этаже, а плач доносился со второго, -- сухо напомнил Евгений. – Разве это не алиби?

-- Разумеется, нет. Не сомневаюсь, что для плача не требуется присутствия злоумышленника в театре или вообще в Бобровичах -- иначе при обыске его бы обнаружили. Тут какое-то хитрое механическое приспособление. Но кто-то должен был его запустить, причем в нужный день! Это могли сделать Георгий Михайлович или Прокофий Васильевич, когда приходили сюда играть в винт. – Сыщик хитро покосился на тетушку, демонстрируя, что ее имя он не назвал. – Могла и Катя, навестившая в тот вечер старушку. Кстати, с чего вдруг она это сделала? Она презирает рядовых обывателей, мы ей скучны.

Евгений, на миг опешивший от этого «мы» (меньше всего Александр Александрович походил на рядового обывателя), объяснил:

-- В душе она совсем не такая, какую изображает. Она добрая и одинокая.

К его удивлению, Коцебу кивнул.

-- Да, и все же ее приход очень уж своевременен. Другое дело, что я стану подозревать дам в самую последнюю очередь.

-- Это еще почему? – с неожиданной обидой вскинулась Елизавета Николаевна. – Думаешь, нам не хватит ума придумать хитрость с механизмом?

-- Трудно с вами, тетушка, -- вздохнул Александр Александрович. – Подозреваешь – обижаетесь. Не подозреваешь – тоже обижаетесь. Вы бы уж определились.

Старуха засмеялась.

-- Загнал меня в угол, не поспоришь. Просто больно уж ты умничаешь – так и хочется иногда возразить, даже понимая, что ты совершенно прав.

-- Да! – вырвалось у Евгения.

-- Да? – искренне изумился сыщик. – Мне казалось, я просто рассуждаю вслух. Обычно я делаю это про себя, поскольку не уверен, можно ли доверять собеседнику. А тут оба вы вне подозрений, оба умные люди. Я решил, будет не лишним поделиться мыслями. Могу и помолчать.

Он глянул на тетушку не без обиды.