Дело о повседневности

События 2008–2009 гг. на мировых финансовых рынках в очередной раз привлекли внимание исследователей к проблеме изучения неожиданных, уникальных и трудно прогнозируемых событий. Свидетельство тому — необычайная популярность книги Нассима Талеба «Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости», написанная им за два года до кризиса.[62] «Черные лебеди» — это маловероятные, непредсказуемые события, не вписывающиеся в наши способы мышления о мире и потому остающиеся «за скобками» привычных описаний и прогнозов. Подобно Фрэнсису Бэкону, Талеб описывает разные типы широко распространенных идолов-заблуждений: нарративных (запоздалое вменение причины произошедшему событию на этапе его описания), игровых (использование игровых аналогий для моделирования мира), ретроспективных (вера в то, что будущие события можно предсказать благодаря изучению прошлых). Воспользовавшись ситуацией замешательства, предшествовавшей коллапсу, Нассим Николас Талеб — в недавнем прошлом владелец хедж-фонда «Empirica LLC» и экономист-эпистемолог — по-своему напомнил аналитикам, что «реальность богаче всяких схем».

Впрочем, если с прогнозами у социальных наук всегда были проблемы (позитивистски мыслящие отцы-основатели не сдержали обещания создать точную дисциплину, способную предсказывать будущее), то теперь сомнения коснулись самой возможности описать непредсказуемое. Ведь так же, как предсказание строится на знании регулярностей, описание основывается на оптических возможностях языка — то есть на представимости события его, языка, средствами. Я знаю, что солнце взойдет завтра утром, потому что оно делает это регулярно (для такого предсказания мне не нужно быть специалистом по астрономии и видеть за регулярностями закономерности), но я могу описать восход лишь постольку, поскольку в используемом мною языке есть подходящие для этого ресурсы. Благодаря таким ресурсам можно не только описать актуальный восход, но и вообразить его в будущем свершенном времени (in modo futuri exacti). И если некий «черный лебедь» астрономического масштаба сделает завтрашний восход невозможным, случайно выживший наблюдатель может обнаружить, что у него не хватает ресурсов для описания произошедшего, в его когнитивных схемах просто отсутствует подходящая ячейка для подобного рода событий.[63]

Однако отнюдь не только «конечные» события, разрушающие некоторую систему фреймов и связанный с ней социальный порядок, создают трудности для наблюдения и описания. События «начальные» — то есть события, порождающие новый социальный порядок — не менее сложно схватить в языке. В социальной топологии такие события называются событиями морфогенеза.[64] К морфогенетическим событиям, например, относится учреждение новой нормативно-правовой системы. Принятие Конституции США американским конвентом не описывается в тех различениях, которые предлагает нам сама эта Конституция. Принятие основного закона как правоустанавливающее действие само не принадлежит суверенной сфере права. Более того, «суверенитет» правовой системы и ее самозаконность обеспечены тем, что событие ее учреждения не подпадает под ее действие.

Отсюда парадокс. В основании суверенных событийных порядков, систем фреймов и языков описаний лежат уникальные события (уникальные, как минимум, для этих порядков). То есть уникальные события делают возможными все последующие операции наблюдения и самонаблюдения, осуществляемые в рамках данного порядка. Но сами эти события недоступны описанию на языке тех порядков, которые они учреждают. Отсюда необходимость «вписать» в новый порядок учредительное событие, «переведя» его на им же созданный язык — создать его воспроизводимую референцию. В качестве таких референций могут быть рассмотрены преамбулы к конституциям, космогонические мифы первобытных сообществ или отсылки к абсолютной ценности знания в инаугурационных речах университетских ректоров. В отличие от неповторимого уникального учредительного события, его референции в языке учрежденного им социального порядка воспроизводятся регулярно и доступны целенаправленным манипуляциям.

Далее мы сфокусируемся на напряжении между определенным классом событий (А. Ф. Филиппов предлагает называть их абсолютными) и социальным порядком, понимаемым, прежде всего, как порядок наблюдений и описаний — то есть как порядок фреймирования. Меня особенно интересуют механизмы, позволяющие заместить или преобразовать абсолютное событие в нечто повседневное, рутинное и привычное — эффекты оповседневливания.[65]