Дело о повседневности

Отныне теория множественных миров не предполагала с необходимостью ответа на вопрос о «природе» самого действующего. Стоит ли говорить, что психологическая теория двинулась в прямо противоположном направлении — к экзистенциальной философии (исторически проигнорированной социологами), к идеям Dasein-анализа, новой философской антропологии бытия-в-мире и в конечном итоге к новой онтологии действующего. Но можно ли ответить на вопрос о контексте действия («в каком мире находился действующий?»), не отвечая на вопрос о природе действующего («кем он был в момент совершения действия»)? Как выстроить новую онтологию субъекта действия, не возвращаясь ни к великому «феноменологическому отказу» от этой проблематики, ни к тупикам ранней философско-антропологической социологии (М. Шелер, А. Гелен, Х. Шельски)? Возможно, социологической теории пришло время вернуться к невыученному уроку экзистенц-философии.

Наше исследование началось как реконструкция шахматной партии, а завершилось как «Атлас облачного неба» Д. Митчелла[120]. Границы исследовательских областей — социологии повседневности, социологии смерти, социологии вещей — оказались предательски размытыми, подвижными и до крайности неопределенными, как границы событийных порядков у Гофмана. Нам лишь остается тешить себя иллюзией, что такое размывание неизбежно, когда после многократно продуманных и отточенных теоретических ходов в дебюте игра входит в фазу миттельшпиля.

Здесь же возникает почти непреодолимое искушение применить исследуемую идею множественных миров к самому исследованию. Можем ли мы мыслить социологическую теорию как особую систему фреймов, а каждое теоретическое решение, не просто как ход, но как событие в некотором операционно-замкнутом событийном порядке? Впрочем, такая эпистемологическая развертка уже ближе к региону фантазии, чем к региону науки.

Оставим пока и эту возможность открытой для будущих исследований.