Дело о пропавшем векселе, выписанном на предъявителя

Лепехин. Воля Ваша, Владимир Иванович! Но как же вы умещаете в себе службу Режиму и Ваши взгляды? Ведь служба есть высшее проявление неволи?

Ситин. Всё так! Для меня служба — каторга!

Лепехин. Так отчего же вы не дезертир!? Ведь уйти с той каторги, в которой вы изволите пребывать — не составляет труда? А в Париже, и в Лондоне, где обосновались лидеры вашей фракции, насколько мне известно — сытно и привольно живётся?

Ситин. Пока нет возможности.

Лепехин. Так… Почему? Ответьте!

Ситин. Руководство партии считает, что каждый сознательный приверженец идеалов анархии обязан по праву совести нести свет в среду тёмного крестьянства и солдатства. К тому же в конвойной команде я могу помогать своим товарищам, попавшим в застенки.

Лепехин. То есть вы как шпион — пребываете по заданию в расположении врага? Позвольте, но ведь, насколько я могу судить из написанного в разные годы князем Кропоткиным и воззваний последнего времени ваша партия придерживается ненасильственного, экспансионистского пути свержения власти, просветительской работы среди промышленного пролетариата — вы же сейчас утверждаете, что ориентированы на крестьянство? Партия приняла решение расширять экспансию?

Ситин. Ха! Эти безмозглые дураки-хлебовольцы — удобное прикрытие для того, кто проповедует безначалие! Мы придерживаемся террористического курса!

Лепехин. Вот как!? Отлично! Двойное прикрытие! Понимаю… Скажите, а не в вашей ли фракции состояла госпожа Рачевская?

Ситин. Рачевская до самоубийства — это Парижская группа, я же солидарен к «Чёрному террору»!

Лепехин. Но ведь «Чёрный террор» публично заявлял о приверженности идеям безначальства!? Вы знаете, что автором провокации, за которой последовал разгром «Чёрного террора» стоял Азеф, из-за раскрытия деяний которого я, в свою очередь, имею счастье сейчас здесь беседовать с Вами?

Ситин. Известно! К этому подлецу у нас особый счёт!

Лепехин. Зачем же вы стреляли в меня? Да будет Вам известно, что моя семья самым непосредственным образом пострадала от террористических действий Татьяны Самсоновны Рачевской! Неужели Вам этого мало? Где же логика в Ваших поступках?

Ситин. Согласно пятому принципу безначалия — как акт беспощадной народной расправы с пусть бывшим, но царским проводником насилия! Это ведь при Вашем руководстве были разгромлены коммуны общинников!? (истошно завывая) Гнет царский воплощая! Дух татарский, напавший на Русь и водворивший Царевщину! Ведь было же время, когда на Руси не было ни помещиков, ни царей, ни чиновников — и все люди были равны! А земля принадлежала только народу, который работал на ней и делился ею между собою в общине поровну!

Лепехин. (смеясь) Какой вывих! Что вы такое несёте!? Почитали бы кого-то из историков, что ли! Ключевского…

Ситин. (истошно, с апломбом) Дурят эти Ваши историки народ по заказу татарскому! Известно же, что Сенатская комиссия только холуёв Царских разрешает печатать на Руси!

Лепехин. Вы больны, господин Ситин! Нет сил и времени с Вами спорить… (боцману) Уводите его, господа. (в пространство) Нет логики! Нет логики… (повернувшись к Екатерине Дмитриевне и Сергею Дмитриевичу) Это ведь мы о той даме сейчас говорили, что похищение Варечки организовала! (в пространство) Тесен мир. Воистину…

Боцман с матросом уводят Ситина.

Лепехина. И полно…

Лепехин. Ты озябла? Может я отведу тебя в каюту?

Лепехина. Нет, Алексей. Здесь хорошо и свежо. А в каюте некуда будет деться от своих и твоих мыслей… Принеси мне плед.

Лепехин встаёт и выходит из салона. Дёрнулся следом Корчагин.

Шилов. (Корчагину) Вы куда, вахмистр!?

Корчагин. Сопровождать…

Шилов. Останьтесь с нами!

Корчагин. Я обязан…

Шилов. Вы обязаны подчиняться моим распоряжениям! Боцман! Дверь!

Боцман с матросом загородили собой выход из салона.

Русов. Вахмистр! Угомонитесь уже наконец! Вы дали слово — извольте его держать!

Шилов. Сядьте, вахмистр!

Корчагин. Это должностное преступление!

Шилов. Ваш статус сейчас — задержанный при попытке подстрекательства к бунту на гражданском речном судне! Временно, под честное слово, выпущенный из-под ареста. С ограниченным перемещением. Этим помещением ограниченный!

Корчагин неохотно опустился на стул.

Русов. А ведь я помню их Парижского идеолога Романова. По Шлиссельбургу! Псевдоним был — «Бадбей». Щуплый такой, маленького росточка. Кавказец. Из Гори. Черный лицом. Глаза на выкат. Темпераментом был необычайно подвижный. Горяч. Порывист. Джигит! С репутацией острослова. Болезненно обидчивый. Произвёл на меня впечатление душевнобольного…

Встаёт, с жаром начинает вещать присутствующим.