Дело о ртутной бомбе

— Вот видишь, — сказала «африканка» и закрыла объектив. И вдруг улыбнулась Мите: — А я тебя знаю. Ты Зайцев из шестого «Л». То есть уже из седьмого. В нашем «Гусином пере» печатался твой рассказ, а я там зам. ответственного секретаря… Рассказ «Битва при Фермопилах», да?

Митя покраснел. Свой исторический опус он считал неудачным, написать его уговорила Митю Анна Сергеевна, историчка… Скандалить теперь было совсем неудобно. Елька, видимо, считал так же. Он — человек практичный, он сказал:

— А карточку дашь?

— Дам, — отозвалась она. — Даже две. Скажите ваши адреса, я принесу.

— Не врешь? — Елька насмешливо нацелил на девицу с аппаратом нос-двухстволку.

Она сообщила веско:

— Я никогда не вру, если речь идет о профессиональных делах. Журналист должен беречь свое имя.

— А оно какое? — тем же тоном поинтересовался Елька.

— Меня зовут Жанна Корниенко, — и качнула серьгами.

— «Стюардесса по имени Жанна», — вспомнил Елька известную песенку.

— Тебя давно не учили хорошим манерам?

Елька подумал и сказал, что никогда не учили.

— Это не поздно исправить.

Елька встал на руки и ушел через дорогу, на которой плясали солнечные пятна. Митя и Жанна посмотрели ему вслед.

— Адрес-то скажи, — напомнила Жанна. — Куда принести снимки?

«Неужели правда принесет?»

— Улица Репина, дом двадцать, квартира тоже двадцать. Первый подъезд. Запомнить легко… А телефон — почти сплошь четверки: сорок четыре, ноль четыре, сорок один.

— Я запомню.

Елька между тем сыпал картошку из маленького ведра в сумку очередной покупательницы. Потом звонко сказал:

— Мить, всё! В ящике пусто!

— Тебя, значит, Митя зовут? — спросила Жанна, старательно застегивая чехол «Зенита».

— Значит, так… Ну, пока.

— Пока! — И она пошла под кленами в сторону моста. Яркая такая, цыганистая. Серьги отбрасывали солнечные вспышки. Митя подбежал к Ельке. Тот протянул на ладони три мятые десятки.

— Вот…

— Подожди… — Митя кинул десятки в ведерко. Потом стал выгребать остальной заработок. Шорты на бедрах оттопыривались от затолканных в карманы скомканных бумажек и съезжали от тяжести монет. Митя побросал в ведерко все деньги. — Давай считать.

Сидя на корточках, они принялись перекладывать деньги из маленького ведра в большое. Набралось триста тридцать два рубля.

— Непонятно, почему так, — вздохнул Елька. Мы же маленькими кучками не продавали нисколько, мелочи быть не должно.

— Да ладно! — с удовольствием откликнулся Митя. — Все равно куча денег. У меня столько не было ни разу.

Елька молчал.

Почти треть суммы составляли металлические пятирублевки. Митя отсчитал одиннадцать десяток, одну пятерку и добавил еще рублевую денежку. Давать Ельке много монет не стоило, его трикотажные кармашки не вынесли бы этого веса. Митя встал, затолкал опять свои деньги в карманы, а Ельке протянул его долю:

— Держи.

Елька глянул, не поднимая лица:

— Зачем?

Сейчас, когда он смотрел исподлобья, лицо его стало не дурашливым, не клоунским, а… в общем, совсем другим. В глазах — испуганный вопрос.

— Ну… — слегка растерялся Митя — А как же? Ты же работал, помогал…

— Ага. Ты сказал «помоги», я сказал «ладно». За деньги разве помогают?

— Но ты же… вон как помогал! Изо всех сил! Мы же вместе работали. Значит, и деньги общие.

— Да картошка-то твоя!

— А… да я бы ни одной не продал без тебя! — со всей искренностью выдохнул Митя. — Елька! Куда бы я без твоей телеги? И без твоей рекламы!

— За рекламу хватит и пятерки, — как-то скучно отозвался Елька. Помусолил палец, извернулся, начал оттирать на ноге, на острой косточке, прилипшую пыль.

Стало Мите неуютно, словно опять в чем-то виноват. Он потуже затянул ремешок, присел перед Елькой.

— Ты обиделся, что ли?

— Я? Ни капельки! — И опять он сделался прежний, готовый пройтись колесом.

— Постой… Елька! Должна же быть справедливость! Почему ты не хочешь? Мы же вместе всё делали. Значит… давай как в песне!

Елька опять настороженно вскинул глаза:

— В какой?

— Ну… просто я вспомнил одну, старую. Там такой припев: «Тебе — половина и мне — половина»…

Елька мигнул, опять лизнул палец, почесал им подбородок. Растянул в нерешительной улыбке губы.

— Тогда… ладно. — И протянул растопыренную ладонь.

Он затолкал бумажки в нагрудный карман, а рублевую монетку положил на колено.

— Сейчас загадаю… — И щелкнул по ребру денежки. Денежка, сверкая, улетела на асфальт. Елька подбежал, схватил. — Орел! Значит… так и надо.

— А что ты загадал?

Он сказал с тихим вздохом:

— Секрет.

Ну, секрет так секрет. Они впряглись в пустую тележку и бодро двинулись к дому (ведра погромыхивали в фанерном ящике).

— Елька, ты где научился так выступать? И акробатничаешь, и жонглируешь…

Он сказал с готовностью, но без веселья:

— А, помаленьку… отец иногда учил. Он в цирке работал. Сперва акробатом. А потом начал это… — Елька щелкнул себя по тоненькому горлу. — Ну и перевели в униформисты… Он мне много чего показывал. А если не получалось — бряк по затылку: «Не вешай нос, держи кураж!» Он, когда трезвый, то ничего бывал, не злой…

«Бывал…»

— Елька, а он что… Его уже нет, да?