Дело о сорока разбойниках

Но притупились чувства доктора, все более безразличным становился он, уже и над самим собой устал смеяться. Не до смеха, коли ты хирург в военном госпитале, да заведующий двумя прививочными станциями, единственными на весь Туркестанский край.

В тот день, распрощавшись с князем, отменил две операции под предлогом, что состояние пациентов требует отсрочки, велел фельдшеру взять пробы крови и назначил лишнюю дозу лекарств. И сделал это без малейшего сожаления и угрызений совести – больше всего он боялся, что погубит кого-нибудь из пациентов, будучи не в себе, спутает одного с другим. Не дай боже, не дай боже! Агнозия у хирурга – это пострашнее эпидемии. В конце концов, придется сознаться в недуге. Как он будет в таком состоянии людей лечить?

Не верилось, не хотелось верить, что придется от врачебной практики отказаться. А как иначе? Ежели запустить такое нервное расстройство, то людей ведь начнет убивать. Непременно необходимо найти способ излечиться, пока кто не заподозрил его, в чем вымышленный Дункан обвинял. Вот не зря, не зря Иноземцев всегда боялся нервных болезней, потому как они его полжизни преследуют, проявляясь в самых неожиданных формах, не зря он тогда чудо-средство искал. Непременно стоит продолжить изыскания, над сартскими рецептами работать. Да, и…

– Да, и прежде, – сказал сам себе Иван Несторович, – надо увериться, что, окромя агнозии, у меня нет никаких трудностей с памятью.

Сказал так и решительно отправился в докторскую, стал штудировать какой-то справочник, сам себе задавал вопросы, а следом на них отвечал. Потом пошел во двор воздухом подышать, а сам перечислял в уме имена по очереди всех своих пациентов, что лежали в его отделении, портреты их лиц себе расписал, диагнозы называл, после пациентов перешел к фамилиям врачей, фельдшеров и даже сестер милосердия. А ежели кто мимо проходил, он про себя бубнить прекращал, натягивал приветливую улыбку, здоровался, порой останавливался для беседы. Отходя от собеседника, поспешно про себя повторял слово в слово, о чем только что говорил.

В конце концов, притомившись, он сел на скамейку под раскидистой айвой.

– Что ты поделаешь! Ну не сумасшедший, – сказал он сам себе, устало вздохнув и потерев вечной тяжестью давивший затылок, – не сумасшедший. Все помню. Я в памяти. И как такое объяснить?

А сердце стучало.

Как вдруг из-за угла показался доктор Боровский.

Запыхтев еще интенсивней, оттого что пытался глубиной и мерностью дыхания восстановить проклятую стенокардию, Иноземцев стремительно поднялся.

– Вот идет господин Боровский, не так ли? – пробубнил он себе под нос, вырабатывая новую привычку озвучивать все, что видит. И хотел было скрыться, сделав несколько торопливых шагов в сторону кладовых.

– Иван Несторович, – окликнул того Петр Фокич.

– Ну все, придется остаться. – Иноземцев заложил руки за спину, сжал зубы и повернул обратно.

– Иван Несторович, там один необычный случай, неугодно ли вам взглянуть? Уже несколько дней ломаем всем врачебным персоналом головы, но ни к какому вразумительному умозаключению прийти не можем. Хотели вас спросить, но вы то на оспенной станции, то на пастеровской, то в приюте, совсем заняты.

Иван Несторович коротко кивнул и, сделав жест, мол, готов следовать, отправился за старшим ординатором.

– В газетах уже пишут, что началась эпидемия, – торопливо сообщал доктор Боровский по дороге. – Хотя жертв всего трое. Один из них – покойный Бадальмухаметбаев, коммерсант из Самарканда, умер в ночь, когда появились первые признаки этой лихорадки с довольно странной этимологией.

– Вы консультировались с местными табибами? – спросил Иноземцев.

– С к-кем? – недоуменно воззрился Боровский.

– Прежде надо показать местным табибам. Они знают всю здешнюю заразу – это поможет напасть на верный след. Что говорит Мухаммад-Ханафия Алюкович?

– Он теряется в догадках, как и все мы. За двадцать пять лет службы впервые сталкивается с подобным.

Петр Фокич провел Иноземцева в заразное отделение, в самую последнюю палату с одним-единственным пациентом и соответственно одной-единственной кроватью.

– Нам пришлось его изолировать и расселить других пациентов по соседним палатам, – шепнул Боровский и, на цыпочках подойдя к больному, осторожно постучал по железной спинке кровати. Из-за одеяла торчали седые всклокоченные волосы и бакенбарды, заставившие своим знакомым видом бедное, измученное сердце Иноземцева похолодеть и забиться с еще большей интенсивностью.

– Иван Яковлевич, – тихо позвал старший ординатор. При упоминании этого имени Иван Несторович белым сделался, словно стена, сунул руки в карманы и с силой сжал их. Больной, едва заслышав, как его кличут, дернулся, подскочил, обернулся, но, увидев Иноземцева, стал таким же бледным, как и сам доктор.

Минуту оба смотрели друг на друга с едва скрываемым испугом и недоумением. Иноземцев, не выдержав, мотнул головой и схватился за воротник. Первым порывом его было нервно расхохотаться, но сердечный спазм пресек готовность истерического смеха. Вместо этого Иноземцев шумно вздохнул.