Дело о сорока разбойниках

Иван Несторович даже предложил партию сыграть в его любимую трынку, сел на прежнее свое место, чтобы трезвым разумом, не опьяненным шампанским и головокружительной славой карточного фокусника, оценить расстояние от двери до стола, ракурс, градус. И к креслу подходил, где восседал с газетой Дункан, но не заметил, чтобы это место открывало вид на явившегося тигра более выгодный. Со всех сторон зверь хорошо проглядывался, и даже ему – полуслепому в очках – было видно, что если уж был бы это человек со шкурой на плечах, то по кривым очертаниям сие стало бы тотчас понятно.

Дмитрий Николаевич, заметив рассеянность в игре своего партнера, подлил масла к огню его раздумий, заставив заняться в голове уголькам будущего пожарища.

– То-то я глядел, тигр этот какой-то больно спокойный, не подошел близко, не зарычал, а как-то больше у двери, рядом с господином Розенбахом крутился. Очевидно, человек, внутри что сидел, не заметил психиатра в кресле. Да и Филатов говорил, мол, плешивый какой-то, нескладный зверь. Надо же – ненастоящим оказался. А мы-то все как перепугались. Ну вообразите: полночь, шампанское, карты, мы и приняли муляж за оригинал. И только господин психиатр, спасибо, господи, в тот вечер шампанского не пил и способным остался разглядеть подлог. Так бы и думали, что по Ташкенту запросто тигр разгуливает. Знали бы вы, сколько лавок тотчас закрылось! Две лучшие бани! В гимназиях занятия отменились, некоторые предпочли своих чад домой отозвать, никто по гостям не хаживал все это время, бельгийцы из Акционерного общества думают покинуть город в пользу Самарканда. Не надо нам никакого тигра! Пусть лучше чучела вместо живого. Слава богу, что так оно и вышло, слава богу.

Уж если бы и добавил коммерсант: «Дай господь здоровья и богатства тому, кто это выдумал», Иноземцев бы не удивился.

Ушел он от господина Захо ни с чем, в глубоком разочаровании и даже в обиде – ведь видно было, что тот глаза воротит, суетится, точно какую тайну от доктора скрывает. Видимо, тоже в заговоре против него участие принял. И ни увидеть, ни услышать, ни подметить не смог Иван Несторович ни малой, ни даже крошечной зацепки, которая бы могла пролить свет, зачем понадобилось тигра делать муляжом. Ну не его ведь разыграть, верно? А уж наличие и отсутствие тигра никак не раскрывает и принадлежность Элен Бюлов ко всей этой темной истории.

«Ничего, – утешал сам себя Иноземцев, – вернется, объявится эта циркачка, не сможет долго отсиживаться, опять же и посмеяться над ним, над бедным облапошенным доктором, захочет, поглядеть в его недоуменные глаза. Перед кем ей еще, артистке этакой, похваляться? У кого еще она сорвет шквал аплодисментов? Дай бог, чтобы цела была, руки-ноги не переломала, чтоб до города добралась, а остальное – бог с ним, дело десятое».

В госпитале о мнимом заблуждении Иноземцева никто не ведал, об увольнении, как ни странно – ни слова. В палату не гнали, лечиться не предлагали. Иван Несторович продолжал молча и с превеликой аккуратностью исполнять свои обязанности на обеих прививочных станциях, нет-нет да и проводил хирургические операции, которые давались ему теперь с таким трудом, что едва на ногах потом держался, все казалось ему, что напутает чего, позабудет, не то сошьет, не то отрежет.

Уж как неприятно и утомительно чувство за собой замечать, что нет власти над разумом. Каждому положительному исходу операции внутренне радовался, как студент. Стал таким тихим и пугливым, начальству не перечил, Майеру на радость. Про тигра не спрашивал и на эту тему никому не докучал. Даже Зубову. Хотя очень хотелось того спросить, ну неужели и он признал в себе склонность порой впадать во власть оптических иллюзий. Думал, может, пожилой доктор сам поделится своими соображениями, но тот ходил насупленный с тех пор и отчужденный. Видно, что и дочку свою прочить в жены Иноземцеву больше не собирался.

Боровский тоже молчал, даже перестал его мучить сетованиями на счет стенокардии, может, видя, каким прилежным Иван Несторович стал и тихим, а может, потому что стенокардия, им сдиагностированная, была надуманной и являлась частью какого-то таинственного плана, чтобы непременно Иноземцева убогим выставить. И не давало Ивану Несторовичу покоя – какого именно? С сартами то связывалось ли, то ли с его решением вероисповедание сменить, то ли хотели избавиться от столь неоднозначной личности, мешающей мерному течению жизни в маленьком спокойном городе, то ли еще какие таинственности за его спиной происходили.

К концу недели Иван Несторович не выдержал и решил не бездействовать больше, а нанести визит другому коммерсанту: молодому, бойкому Обухову, что с приятным тенором, за Антониной Андреевной ходил. Но тот тоже о тигре ни слуху ни духу. Нервно плечами передернул, мол, не поминайте эту историю, противно. И был сей раскрасавец с бородкой, как у Дон Кихота, явно не здоров. Осунулся, посерел лицом, руки его странно дрожали, во взоре появился болезненный блеск. Он едва ли два слова гостю сказал, откланялся и просто-напросто сбежал.