Дело о таинственном наследстве

Орлов пригласил немногочисленную мужскую часть присутствующих зайти к нему выпить по рюмочке. Не помянуть дражайшего, конечно нет, а просто как бы поставить горькую полынной настойки точку во всей этой нехорошей истории.

– Знаете, господа, – проговорил он, разливая настойку. – Ото всех этих событий какой-то осадок в душе остался – мутный, неприятный… Я решился на недельку в Москву податься, отвлечься… Да и дела у меня там… Прошу вас, Николай Никитич.

Князь принял рюмку и с теплым пониманием, соглашаясь с Сашиным решением, ласково кивнул ему.

– Потом вернусь, за дела тетушкины уже возьмусь, усадьбу в порядок приведу. – Граф отпил глоток и слегка поморщился. – Переделать тут опять же кое-что надо…

Тайный советник сочувствующе крякнул:

– Абсолютно правильное, Александр, решение. Тут, знаете ли, тьма еще, так сказать, атмосфера… Чтобы ее рассеять, самому надо сначала развеяться…

Доктор Никольский также высказал свое одобрение:

– Я, с врачебной точки зрения, абсолютно согласен. Даже рекомендовал бы вам не в Москву – шумно там и нервно нынче, а может, в деревеньку какую свою или на воды и не на недельку, а поболе, хотя, может, и нескольких дней хватит… но, главное, мой дорогой, – декорации сменить…

Граф допил настойку, поднял рюмку и, смотря на солнце сквозь двойное стекло – рюмки и окна, улыбнулся чему-то своему…

– Думаю, сегодня уже и соберусь, а завтра уеду, – обернулся он к князю. – Слуг тоже отпущу – родных навестить. Выпьем еще, господа! Пусть зло убивает само себя, пусть добро всегда находит путь к нашим сердцам, пусть мы все остаемся людьми, даже когда это кажется ненужным и невозможным!

Выпили и за этот странный Сашин тост, и наконец все, пожав друг другу руки с чувством абсолютно выполненного долга, разошлись…

* * *

Наташа, все это время гулявшая неподалеку, дождавшись, когда уедет последняя коляска, поспешила в дом.

– Ну что, сказали? Что уезжаете? – спросила она встречавшего ее в прихожей графа.

– Да, Наташенька, сказал. Что, быть может, завтра уже отбуду. Пойдемте в гостиную, чего ж мы здесь…

– Вот и хорошо, – говорила Наташа, пока они шли в комнату, – теперь эту новость все разнесут в мгновение ока. А вы начинайте собираться. Чем быстрее, тем лучше. Я Васе с утра записку послала, думаю, уже ответил – семья там радушная, никогда не откажет. – Она остановилась и вопросительно взглянула на графа… – Если вы, конечно, не побрезгуете не слишком роскошными комнатами?

Граф лишь с улыбкой посмотрел на всерьез засомневавшуюся Наташу.

В дверях появился слуга и деликатно кашлянул:

– К вам, ваше высокоблагородие, господин Заницкий.

– Проси! – недоуменно ответил граф и повернулся к Наташе: – Понятия не имею, кто это…

Слова эти он произнес достаточно громко, и возникший в дверях крупный, квадратообразный господин их, видимо, услышал, так как с поклоном, гулким голосом представился:

– Иннокентий Саввич Заницкий! Управляющий хозяйством почившего Антона Ивановича. – И, неожиданно закрыв лицо шляпой, перешел на всхлип: – Опоздал я! И к Феофане Ивановне бесценной, и к хозяину-убийце опоздал! Пока вести печальные получил, – резко отлепив шляпу от лица, взял голосом на два тона выше: – Пока делами на отсутствие распорядился – опоздал!

Приблизившись аккуратными шагами к слегка остолбеневшему графу и Наталье, управляющий сделал ужасные и всезнающие глаза. Втянув голову в шею, попутно быстро взглянув на дверь, зашептал:

– Но добрые люди рассказали. И про наследство, и про убийство, и про то, как хозяин себя изобличил, в могилу упал…

Граф, не в силах оторвать взгляда от живописного, ежесекундно меняющего свое выражение лица Иннокентия Саввича, показал ему на кресло, мол, садитесь. Наташа, менее впечатленная, отошла к окну и оттуда наблюдала за интересным человеком.

Тот, сев в кресло, казалось, мигом успокоился. Во всяком случае, всхлипывать перестал. Его крупный бесформенный нос грустно висел над тонкими собранными в плаксивую линию губами. Неожиданно красивые светлые глаза печально смотрели на графа.

– Только сейчас и прибыл. Даже на его, на убийцевы, похороны опоздал, – обтерев шляпой выступивший на лбу пот и недоуменно на нее посмотрев, Иннокентий Саввич свой монолог продолжил: – А вы знаете, ведь он всегда не в себе был, Антон Иванович. То ходит как сумрак ночной, ничем не интересуется, отчеты не проверяет, чуть ли ночную рубашку снять по утрам забывает. А потом вдруг как загорится, как придумает что-то, меня каждый день к себе требует, журналы по хозяйству выписывает, сам и в амбарах, и на поле, и на праздниках деревенских… Это у него после смерти хозяйки, Евгении Ивановны, пошло. Да… Любили ведь друг друга…

На глаза управляющего опять набежала слеза. Его руки утешающее гладили поля шляпы.

– Он по утрам ей кофей готовил, а она его по макушке гладили и в саду гуляли, да… Сиротку вот приютили, а потом и умерла. И началось все это…

– Иннокентий Саввич, может, чаю хотите? – отчего-то смущаясь, пробормотал граф.

– Ох да, благодарю, оно с дороги… очень признателен бы был, – управляющий как будто очнулся. – Вы уж меня простите, от волнений все…