Дело об убийстве Распутина

— Мы проходили через тамбур как раз в то время, когда солдаты Юсупова втаскивали труп в переднюю. Юсупов, увидев, над кем они возятся, выскользнул от меня, бросился в свой кабинет, схватил с письменного стола резиновую гирю, и, повернувшись обратно, бросился вниз по лестнице к трупу Распутина… и стал изо всей силы бить его двухфунтовой резиной по виску с каким-то диким остервенением и в совершенно неестественном возбуждении! Я, стоявший наверху у перил, в первое мгновение ничего не понял и оторопел… потом я пришел в себя и крикнул солдатам скорее оттащить Юсупова от убитого, ибо он может забрызгать кровью и себя, и все вокруг, и в случае обысков следственная власть, даже без полицейских собак, по следам крови раскроет дело. Солдаты повиновались, но им стоило чрезвычайных усилий оттянуть Юсупова, который как бы механически, но с остервенением, все более возраставшим, колотил Распутина по виску. Наконец князя оттащили. Оба солдата под руки подняли его наверх и, сплошь забрызганного кровью, опрометчиво усадили на глубокий кожаный диван в кабинете. На него было страшно смотреть, до такой степени был ужасен его вид с блуждающим взглядом, с подергивающимся лицом и бессмысленно повторявшим: «Феликс, Феликс, Феликс, Феликс…»

— Скажите, Владимир Митрофанович, как вы объясняете смысл этой безобразной сцены? Зачем Маленькому Юсупову понадобилось избивать мертвое тело? Как вы думаете?

— Он, отравлявший его и видевший, что яд не действует, стрелявший в него и видевший, что и пуля его не взяла, очевидно, не хотел верить в то, что Распутин — уже мертвое тело…

— Ну, ваш ответ только лишний раз доказывает, что сомнительный спектакль, затеянный маленьким хитрецом, вы безоговорочно приняли за чистую монету. А вы сами, Феликс Феликсович, как можете прояснить для нас

смысл кровавого безобразия, учиненного над телом убитого человека?

— Я чувствовал себя очень плохо, голова кружилась, я едва мог двигаться… но все же машинально взял со стола резиновую палку и направился к выходу из кабинета. Сойдя, я увидел Распутина, лежавшего на нижней площадке…

— А вот Пуришкевич только что утверждал, что вы сперва увидели тело и только потом, только потом вполне целенаправленно побежали в кабинет за своим резиновым оружием и, завладев им, бросились к телу. Не «машинально» взяли палку, а специально бегали за ней в кабинет. Вот вы спросите сейчас, Феликс Феликсович, почему нас так интересует этот эпизод? Ну овладел вами от волнения необъяснимый приступ безумия, от волнения, от страха — так это бывает, и довольно часто, с убийцами, и нет особого смысла во все это глубоко вдумываться. Аффект-с! Но нет и нет! Есть в этом смысл! Любой человек, мало-мальски сведущий в области психиатрии, не даст покривить душой — подтвердит вам, что в любом, даже самом необъяснимом и самом причудливом безумии, на самом дне его, всегда лежит вполне реальная и вполне объяснимая подоплека. Вот она-то нас и интересует, коль скоро мы решили оставить как можно меньше «необъяснимого» во всей этой малообъяснимой истории. Поэтому будьте добры, как вам ни неприятно вспоминать об этом кошмаре, расскажите все же, что помните о том, как именно вы избивали мертвое тело Распутина.

— Я увидел Распутина, лежащего на нижней площадке. Из многочисленных ран его обильно лилась кровь… было до мельчайших подробностей в свете люстры видно его изуродованное ударами и кровоподтеками лицо. Мне захотелось закрыть глаза, хотелось убежать куда-нибудь далеко, чтобы хотя бы на мгновение забыть ужасную действительность, и вместе с тем меня непреодолимо влекло к этому окровавленному трупу, влекло так настойчиво, что я не в силах был бороться с собой…

— Стало, быть, князь, Пуришкевич ошибался, предполагая, что вы бьете тело потому, что не можете поверить, что Распутин уже мертв? У вас не было цели добить жертву? Вы уже, стало быть, понимали, что это только труп?

— Я ринулся на труп… Голова моя разрывалась на части, мысли путались, злоба и ярость душили меня. Я ринулся на труп… и начал избивать его резиновой палкой. В бешенстве и остервенении я бил куда попало. Все божеские и человеческие законы в эту минуту были попраны! Пуришкевич говорил мне потом, что зрелище было настолько кошмарное, что он никогда об этом не забудет.