Дело принципа

– Но вы мне так и не сказали, – спросила она, – откуда вам известно мое имя?

– Это было ранней осенью, – сказала я. – То ли прошлой, то ли позапрошлой. Мы стояли на перекрестке. Наши кареты, я имею в виду. А вы ехали в коляске. Вот с ним. Как ваше имя, кстати? – сказала я студенту, протягивая ему руку.

– Петер, – сказал он.

– Очень приятно. Адальберта-Станислава Тальницки унд фон Мерзебург. – Он пожал мою руку. – Так вот, – продолжала я, – я выглянула из окошка своей кареты, и мы с Анной слегка разговорились насчет оперы, лета, поместья и зимы в городе. Мы очень мило поболтали. А вы, Петер, были против. Вы все время говорили: «Анна, хватит! Анна, перестаньте!»

– Не помню, – сказал студент.

– А я помню, – вдруг воскликнула Анна, – помню прекрасно.

– Да, да, – сказал Петер, – что-то такое в этом роде, кажется. Но, по-моему, это были не вы.

– Одно из двух, – сказала я, – либо здесь слишком темно, либо я за эти полтора года сильно постарела. – Петер светски улыбнулся. – Но главное – мы узнали друг друга. Мой папа говорил всегда: «Штефанбург – маленький город». Я не верила. Теперь верю.

– Тальницки унд фон Мерзебург, – медленно повторила Анна, – И имя какое красивое. Адальберта-Станислава! А что вы здесь делаете, осмелюсь спросить? В этой, с вашей аристократической точки зрения, дыре? – Она показала рукой на низкие своды ресторана.

– У меня здесь недалеко квартира, – сказала я. – Предупреждая дальнейшие вопросы, объясняю. Не у нашей семьи, а у меня. У меня лично. Желаете знать адрес? Пожалуйста, запишите… Хотя нет. Пока незачем.

– Зачем же вам квартира в таком отчасти сомнительном районе? – спросил Петер.

– Это действительно дурной район? – я подняла брови. – По-моему, здесь очень тихо и уютно. Ни рабочих бараков, ни игорных домов, ни красных фонарей. Вы серьезно считаете, что на улице здесь могут ограбить или убить?

– Нет, нет, – тут же поправился Петер. – Сомнительный для аристократов. Когда-то, кстати говоря, здесь жили некоторые славные фамилии. Но сейчас все угасло и увяло. Особняки переделываются в многоквартирные дома. Аристократам здесь жить скучно, а простым людям дорого. Не пойми что. Промежуточное какое-то состояние, – задумчиво говорил студент.

– Кто же здесь живет? – спросила я.

– Разные люди. От отставных офицеров до прожившихся помещиков. Не живут, а доживают, я бы сказал.

– Но зачем вам квартира? Маленькая отдельная квартира в этом странном районе? – спросила Анна.

– А зачем вы ездили к графине фон Мерзебург? – возразила я и, видно, попала в точку.

– То есть, вы хотите сказать… – сказала Анна.

– Я ничего не хочу сказать, – сказала я. – Если вы о чем-то догадались, я никак не смогу выдрать вашу догадку из вашей головы. Но надеюсь, что она не перепрыгнет из вашей головы на ваш язык. – Сказав это, я покосилась на стойку и увидела, что кельнер куда-то вышел, а пьяный жирный дядюшка Йозеф все так же дрыхнет в дальнем углу. Я расстегнула пуговицу на блузке, ближе к поясу, засунула туда руку и показала Анне кончик револьверного дула. – Вы меня поняли, мои дорогие?

Я застегнула блузку, поправила жакет и чувствуя, что уже совсем заигралась, все же не удержалась от того, чтобы добавить:

– Не только рабочий класс и угнетенные народы недовольны. Некоторые аристократы тоже не в восторге, так сказать, от… – и многозначительно замолчала.

Кажется, я их здорово напугала.

Но зато я смогу узнать, что у моей мамы с этой Анной, с этим Петером, а главное, с этим якобы итальянцем, с этим красавцем Габриэлем. Моя с бухты-барахты снятая квартирка – пусть они думают, что это одна из секретных квартир в сети аристократического заговора.

– Ну а теперь, – сказала я, обращаясь к Петеру, – расскажите мне про Москву. Расскажите мне про маэстро Станиславского.

– А вы о нем тоже знаете? – спросил Петер.

– Представьте себе, – сказала я. – Но только понаслышке. И в несколько в странном контексте. Никаких подробностей. Но! Но у нас в доме, когда кто-то неудачно притворялся или неловко врал, ему всегда говорили: «У тебя не получается притворяться. У тебя не получается играть эту роль. Езжай в Москву учиться у маэстро Станиславского…»

Это мама говорила папе, в папином пересказе, разумеется. Это мама говорила папе, когда он пытался изобразить из себя эдакого властного степного помещика.

– Так это действительно великий артист? – спросила я.

– Более чем великий, – сказал студент. – Великий актер и великий постановщик. Он создал великий жизненный театр. Все как в жизни. Как будто заглянул в окно чужого дома, и там идет настоящая, вот поверьте мне, самая настоящая жизнь. Вы знаете, там даже запрещено аплодировать, на билетах написано. Чтоб у зрителей была полная иллюзия, что они смотрят в окно чужого дома.

– Просто прелестно, – подала голос Анна. – Они на сцене не играют, они просто живут. Они даже не поворачиваются специально лицом к залу. Ну вот правильно Петер сказал – как будто в окно подглядываешь.

– А вы тоже были в Москве? – спросила я. – Завидую.

– У вас все впереди, – сказала Анна, вдруг подобрев ко мне.