Дело принципа

– Пусть так, – сказал Петер. – Но, честное слово, когда мы с тобой встретились, я этого не знал. Я и понятия не имел, чем ты занимаешься. И вообще, тогда мы были с тобой просто кавалер с барышней, а сейчас не пойми кто.

– Ну хватит, хватит, хватит, – сказала Анна. – Полночь уже.

Она расстегнула свою блузку, сняла ее. Было тепло, поэтому она была без нижней рубашки, только в бюстгальтере. Потом она расстегнула юбку, сбросила ее, отстегнула чулки, сняла их, аккуратно сматывая вниз. И все это не садясь, а медленно прохаживаясь посередине комнаты, то отвернувшись от окна (и тогда я чуть-чуть высовывалась из-за дерева), то повернувшись к окну (и тогда я отступала на полшага назад в черную тень за толстый шероховатый ствол). Потом она отстегнула пояс, положила его на стул, сняла бюстгальтер. У нее была красивая высокая грудь.

– Иди умойся, – сказала она Петеру.

Тот встал с кровати, тоже снял сорочку, через голову стянул исподнюю рубашку – он был очень худой, жилистый и мускулистый – и вышел в уборную. Я услышала, как щелкнула задвижка, а потом полилась вода.

Оставшись одна, Анна повернулась к окну и подошла к нему, наверное, чтобы затворить его и задернуть шторы, но задержалась на несколько секунд, стоя у подоконника. Ночной ветер овевал ее голое тело. Ей было приятно. Она подняла руки вверх – локти вперед, а ладони положила себе на макушку. У нее были выбритые подмышки. Соски затопорщились – от прохлады.

Мне захотелось провести по ее соскам тыльной стороной ладони. Похотливо, но вместе с тем презрительно. Мне иногда снилось, что я мужчина и выбираю в публичном доме девку, проститутку. Провожу тыльной стороной ладони по ее груди и чувствую костяшками пальцев нежно грубеющие торчащие соски.

Может быть, я громко вздохнула. Анна всмотрелась в темноту. В то самое место темноты, где стояла я.

Я вытащила револьвер из-под блузки, вышла из-за дерева, шагнула к ней и выстрелила ей в упор в правый глаз. Я только успела увидеть огромную страшную дыру на ее лице. Она рухнула, как вспоротый мешок – то есть осела на пол, и только потом я услышала, как она стукнулась затылком об деревянный пол. Звука выстрела я не слышала. Или не запомнила. Даже удивительно. Я не стала заглядывать в окно, любоваться, как кровь вытекает на пол вместе с ее мерзкими мозгами. Я сунула револьвер на место, застегнула пуговицу и побежала к извозчику.

Пробираясь через кусты, я пыталась представить себе, какая рожа будет у этого милого Петера, который, оказывается, соблазнял меня, потому что у него была такая работа. Получается, Фишер правду говорил. Это какие-то террористы. Но почему же он их сразу не арестовал? Почему передал меня этому Петеру? Ах, да! Мама, мама! Им нужно с моей помощью проникнуть к моей маме, войти в доверие, узнать, что там делается. И главное, остановить этого итальянского князя. То есть тут какая-то большая игра. А я здесь, выходит, маленькая фигурка?! Ну вот, получите, господа! Может быть, господин Фишер меня не похвалит за то, что я прикончила эту тварь, но, мне кажется, что здесь я в своем праве. Оскорбленное достоинство женщины, господин майор (или кто вы там, капитан или подполковник?) – это оружие посильнее любой бомбы.

Да, смешно себе представить, какая рожа будет у этого Петера.

Какая вот прямо сейчас у него рожа!

Вот он вышел из уборной, весь намытый и, может, даже надушенный, уже приготовившись получать любовные услады от этой гладкотелой твердогрудой красавицы, и вдруг ба-бах! Красавица валяется навзничь с дыркой вместо глаза, пачкая пол кровью и мозгами. Так можно от испуга получить половое бессилие на всю жизнь. Мне одна знакомая девочка рассказывала про свою старшую сестру: та, чтоб повеселить жениха, в первую брачную ночь положила к себе под одеяло котенка. Спрятала его между ляжек. Дальше надо рассказывать? Бедный молодой муж, барон – кстати, с очень хорошей фамилией – уже четвертый год как переехал в Вену, чтобы ходить три раза в неделю к известному доктору Фрейду. Лечиться от тяжелой психо-половой травмы. Пока, к сожалению, безрезультатно. Но надежда есть.

Надежда, друзья мои, всегда есть, так что не отчаивайтесь!

Извозчик ждал меня точнехонько около той самой прорези в живой изгороди.

– Точнехонько четырнадцать минут, – приветствовал он меня. – Все осталось очень бесплатно. Таки только ожидание, я имел в виду сказать.

Ох, не нравился мне его еврейский акцент, потому что настоящие евреи так не говорят. Так говорят евреи в водевилях или в еврейских анекдотах.

– Ой-таки да, страшноватое место здесь у нас по ночам, – сказала я, отчасти передразнивая его акцент. – Иду себе, а тут вдруг сзади тра-ба-бах! Вы-таки случайно не слышали?

– Нет, – сказал он. – А что, жестяная труба упала и по крыше покатилась?

– Ой, а я знаю? – сказала я, садясь в коляску. – Нидер, поехали. Нидер, в смысле Альфельд. Эспланада.

Он дернул вожжи. Коляска тронулась. Он обернулся и спросил:

– А может, чисто так, для разнообразия, Инзель, то есть Сигет? Четвертая Римская цифра, вот такая улица, а?

Это был Фишер. Как я могла сразу его не узнать?