Дело принципа

— Какая разница? — пожал плечами Фишер. — Конец семнадцатого или начало двадцатого. Мы можем разложить века на годы, годы на месяцы, на недели, на дни, часы и даже минуты. Поэтому, чисто логически, нет никакой разницы между хорошим косяком земли, отжученным у соседа где-нибудь, к примеру, скажем, в мае 1694 года, и миллионом крон, полученным за какой-нибудь сомнительный контракт в мае 1914 года, то есть третьего дня.

— А как же срок давности? — хотел возразить папа, но потом махнул рукой и спросил: — Но вообще-то он действительно порядочный человек, ваш Ковальский? У него действительно есть такие деньги? И он действительно хочет приобрести вот ту часть земли, о которой мы с вами говорили? И вы уверены, что чек будет не фальшивый?

— Действительно. Действительно. Действительно, — сказал Фишер, отвечая на все три папиных вопроса, и прибавил, отвечая на четвертый вопрос: — Да, я уверен. Впрочем, если вы сомневаетесь, можете потребовать деньги наличными. Хоть ассигнациями, хоть золотыми монетами. Правда, это будет тяжело таскать, но воля ваша.

Папа несколько смутился от такого напора, а я спросила:

— Господин Фишер, а у вас будут хорошие комиссионные по этой сделке?

— Прекрасные, — отозвался Фишер. — И вам эти комиссионные будут выгодны тоже. Вы заплатите совсем немного. Большую часть я решил слупить с господина Ковальского.

— А ему вы, наверное, сказали то же самое, — сказала я.

Фишер засмеялся:

— Представьте себе, нет. Ибо это легко проверяется. А эти новые дельцы — люди подозрительные и мстительные к тому же.

— А когда мы с ним наконец увидимся, с вашим Ковальским, с нашим покупателем? — спросил папа. — Я, признаться, думал, что вы приведете его сюда и мы все решим.

— Ну нет, — сказал Фишер. — Мне бы в голову не пришло предлагать такое господину Ковальскому. Тут бы он точно выгнал меня из своего кабинета. Он очень крупный финансист, биржевик и все такое. Миллионер. Воротила.

— То есть он нас презирает? — возмутился папа. — То есть он считает ниже своего биржевого достоинства, — у папы начал дрожать голос, — прийти в наш дом?

— Что вы, что вы! — быстро заговорил Фишер. — Господин Ковальский очень демократичен. Он, кстати, несмотря на свою такую народную фамилию, вполне даже дворянин. Наоборот, он, как бы вам сказать, побоялся бы, что это вы его презираете. Он мог побояться, что для вас — представителя одного из древнейших родов, благородного аристократа — он просто денежный мешок, что вы его будете долго держать в прихожей, подавать ему два пальца.

— Комедия какая-то, — сказала я. — Никто никого не презирает. Все кругом дворяне, джентльмены и вообще лучшие друзья. Господин Фишер, расскажите, как выглядит кабинет финансового воротилы и вообще какой у него дом. Наверное, у дверей стоят негры в ливреях? Роскошь так и прет? Письменный стол с черепаховой инкрустацией и вечное перо вот с таким бриллиантом?

— Честно говоря, — сказал Фишер, — я не был у него в кабинете. И в доме не был тоже. Он живет далеко отсюда. У него особняк в Будапеште. Я разговаривал с его поверенным. Но сейчас он приехал в Штефанбург, и, разумеется, подписывать все бумаги будет не поверенный, а он лично.

— Ах, какое счастье, — усмехнулся папа. — Когда же это все состоится?

— Сегодня, — сказал Фишер. — Который час? Ага, буквально через сорок минут. А пока я бы попросил вас еще раз прочитать все условия сделки. — Он достал из портфеля бумаги, положил на стол перед папой и сам наконец уселся в кресло.

— Коньяк? Сигару? — спросил папа рассеянно.

— Немножко коньяку, — сказал Фишер.

Папа, протянув руку, попросту поднял большой плетеный колпак, который стоял на столике рядом с диваном. На свет показалось несколько бутылок и графинов.

— Угощайтесь, господин Фишер, — сказал папа. — Рюмки в шкатулке, видите? — И продолжал читать.

— Что вы мне порекомендуете выпить, барышня? — обратился ко мне Фишер.

— Ничего себе вопросы к барышне! — хмыкнула я.

— Ваш папа так занят, — сказал он, — а дворецкого не позвал.

— Выйдите, вы мне мешаете, — вдруг сказал папа холодно и строго и снова погрузился в чтение, водя по строчкам остро отточенным карандашом, но пока не делая никаких пометок.

Мы с Фишером на цыпочках вышли из комнаты.

— А коньяк? — прошептал мне Фишер, когда мы оказались в коридоре.

Я развела руками.

В гостиной мы сели на диван. Я спросила:

— Фишер, это все правда? А то я скоро поверю, что вы действительно в меня влюбились и просто меня преследуете. Вы правда нашли покупателя? Зачем вам это все нужно?

— Видишь ли, Адальберта, — сказал Фишер, вдруг перейдя на «ты». — Деньги зарабатывать все равно надо. Жалованье в тайной полиции весьма скромное, не сказать скудное. Я не мальчик и не буду перед тобой распускать павлиний хвост. Если б не адвокатская практика, вообще туго бы пришлось.

Я хотела спросить его — откуда же кошелек с такой суммой денег? Кошелек, который он — или якобы он? — обронил на крыльце прямо мне под ноги. Он врет, что он нуждается? Или соврал, что этот кошелек — его?

У меня даже заболела голова. Я потерла виски пальцами.