Дело принципа

Подружки мне рассказывали, что у них дома часто было шумно: маленькие братики или сестрички поднимали крик; случалось, что к старшим братьям приходили приятели и громко хохотали.

А вот у нас всегда было тихо, как в библиотеке.

Вчера я возила Грету по городу, показывала ей Эспланаду над рекой и резные колонны Королевской канцелярии. Мы забрались на гору Штефанбург, и Грета поставила свечку перед ларцом, в котором хранились переломанные кости бедного великомученика Стефана, того самого, который устроил здесь крошечный монастырек еще до того, как сюда пришли и здесь поселились кочевники. Потом мы снова спустились вниз, полюбовались витринами магазинов, зашли в вестибюль картинной галереи и даже в старую королевскую библиотеку.

Мне казалось особенно важным показать Грете этот огромный зал, куда, наверное, можно было бы вдвинуть трехэтажный дом и еще осталось бы место. Зал, от пола до потолка заставленный книгами, стоящими в бесконечных неглубоких шкафах на галереях, огражденных легкими бронзовыми перильцами. «Как тихо!» — сказала Грета. Кажется, это была ее единственная фраза, сказанная за всю прогулку. И это понятно. Огромный прекрасный старинный город просто придавил ее своей красотой, роскошью и величием. «Как тихо», — повторила она, глядя на согбенные спины ученых стариков и прилежных студентов, которые сидели за длинными столами, глядя на служителей, которые ходили по галереям с маленькими бесшумными тележками, то снимая книги с полок, то ставя их на место.

Так вот, тихо было в нашей квартире всегда — как в библиотеке. Люди бывали, много людей, но они вели себя очень спокойно и вежливо. Когда мы с папой шумно спорили — это не в счет. И вдруг какой-то совершенно неприличный, неподобающий нашему дому и нашему семейству крик со стороны папиной комнаты. Я не расслышала слов. Разве что нечто вроде «никогда более в моем доме!» и «вы не смеете!». Левой рукой я молча остановила словоизлияния Вяленой Селедки, но правую руку тут же прижала к груди и поклонилась ей, извиняясь, приложила палец к губам и на цыпочках выбежала из комнаты.

— Далли, как хорошо, что ты пришла! — вскричал папа. — Ты слышала, что он мне предложил?! Это издевательство! Он сказал, что у него есть новый покупатель! И это после давешнего фарса!

— Но позвольте, — торопливо бормотал Фишер, не оглянувшись на меня и не поклонившись мне и, кажется, даже не заметив, что я здесь. — Позвольте, господин Тальницки! Если бы я, скажем, после отказа господина Ковальского предложил вам меньшую цену, вы могли бы подумать, что я желаю на вас нажиться. Если бы я, наоборот, предложил вам цену несколько большую, вы могли бы меня заподозрить в том, что я сбиваю вам цену, что давешний неприятный инцидент был разыгран мною для сбивания цены, а на самом деле ваша земля стоит едва ли не вдвое дороже. Известный фокус. Но это же не так! Новый покупатель предлагает вам ровно ту же цену. Это справедливая цена: не больше и не меньше.

— О, да! — саркастически засмеялся папа. — Вы это делаете исключительно из чистого и бескорыстного чувства справедливости…

— Вы не смеете меня подозревать! — вскинулся Фишер. — Вы сами давно просили меня найти покупателя. Послушайте…

— Нет! — сказал папа. — Не желаю ничего слушать. Все это дурно пахнет.

— Вы не смеете! — повторил Фишер. — Кто вам дал право меня оскорблять?

— Я не оскорбляю лично вас, — сказал папа. — Я, кажется, не сказал о вас ни слова. Я сказал, что все это, понимаете, не вы лично, а вот это все — дурно пахнет.

— Но ведь по существу это означает… — не уступал Фишер.

— Это ничего не означает! — резко прервал его папа, но тут же смягчился и даже заулыбался сочувственно. — Вполне возможно, дружище Фишер, что вы тут тоже, некоторым образом, жертва. Знать бы чья… Но неважно! Вы вляпались. Вас впутали в какую-то аферу. В какую-то грязную, дурно пахнущую историю.

— Я не хочу похваляться, — сказал Фишер, — но я адвокат весьма высокой квалификации. Можете навести справки. Я выиграл сложнейшее дело «Глюкштайн против Завадовски». Меня трудно втянуть в аферу. Тем более в грязную.

— И на старуху бывает проруха, дружище! — Папа засмеялся, а потом снова посуровел. — Полагаю, что на этом наши деловые отношения закончились.

— Тогда извольте рассчитаться со мною, — сказал Фишер.

— С каждой секундой все интереснее! — засмеялся папа. — Позвольте поинтересоваться, за что?

— За подготовку сделки, — сказал Фишер. — Не моя вина в том, что ваша девчонка…

— Кхе, кхе! — громко сказала я.

Фишер обернулся, увидел меня, но, казалось, ни капельки не смутился. Даже не кивнул!

— Не моя вина в том, что достопочтенная барышня Тальницки…

— Унд фон Мерзебург, — добавила я.