Дело принципа

Но мне вдруг расхотелось ехать на Инзель, отвозить эти приглашения лично. Я попросила Генриха вызвать курьера и велела курьеру отвезти оба письма по маминому адресу — «Инзель-Сигет, IV/15, графине фон Мерзебург». Я хотела было отправить приглашение на Гайдна, 15, Петеру и еще прибавить конверт для Фишера (они же все время вместе), но потом решила, что за эти дни мы обязательно как-нибудь встретимся, и я передам им эти приглашения. То ли тому, то ли другому, то ли обоим сразу.

Так оно и случилось.

Я услышала какой-то шум в папиной комнате.

Я как раз занималась с Вяленой Селедкой, с моей учительницей всемирной истории и истории искусств — я вам уже говорила, вы, наверное, помните, что она была известная в свое время историческая романистка и сочинительница увлекательных биографий великих художников. Но папа почему-то был уверен, что именно такая учительница мне и нужна. И не потому, что я — девица, а она сочиняла романы для дам, а потому, что у беллетристов есть, как выразился папа, некий общий взгляд. А при изучении истории гораздо важнее — по папиному мнению — именно общий взгляд, а не имена и даты.

Итак, я сидела в своем жестком кресле, делая вид, что пишу конспект.

В углу комнаты на диване сидела Грета, вся очень нежная и идиллическая, с пяльцами в руках, вышивая гладью уголки тонкой белой салфетки, украшая их маргаритками в точном соответствии с бумажным узором, наколотым на ткань, — глядела на свое рукоделие, чуть-чуть близоруко щурясь. По-моему, у нее было неважное зрение. Может, это связано с беременностью? Черт его знает. Завтра мы собирались идти с ней к глазному врачу. Грета сидела, смешно подогнув ноги. Ее чудесные колени вырисовывались под новой просторной юбкой, а слегка круглящийся живот был прикрыт свежей блузкой и чем-то вроде казакина из синего атласа, который пока еще легко сходился на ней.

Я вдруг подумала: а вспоминает ли Грета об Иване? Думает о нем? Вдруг скучает? Все-таки отец ее будущего ребенка. И еще — это же не случайная быстрая связь вот с таким результатом. Чик-чик на сеновале после пасхального гулянья, и пожалуйте: животик. Нет, что вы! Их «роман» длился уже несколько лет, четыре или даже пять — если только можно называть «романом» шашни кухарки и повара. Ах, ну зачем же я так грубо и презрительно — шашни? Да, это была любовь, вот такая, которую этим людям даровала судьба — в тех границах, которые эта судьба для них назначила.

Я вспомнила Грету, когда я допрашивала ее, зачем она поехала с поваром Иваном в бакалейную лавку, и как она дерзко мне ответила: «Просто так. Прогуляться. Развлечься», — и какая она тогда была красивая, счастливая, уверенная в своей женской силе и притягательности. И как я ее ловко и жестоко обуздала, заставив показать мне, как она любится со своим парнем, то есть с Иваном. Ужасно я была злая и подлая. Но я не жалею.

Потому что, во‐первых, я сразу перестала ее ревновать. Странное дело! Когда я все это себе воображала, даже не представляла, а как будто словами в уме говорила: «Ее какой-то парень, ну, это самое…» — я просто умирала от ревности и ненависти, и к ней, и к этому Ивану. Но когда увидела — вся ревность сразу исчезла.

А во‐вторых, и это самое главное — после этого Грета полюбила меня. Правда, она говорила, что влюбилась в меня еще давно, когда я была совсем маленькая, восьми лет, с ножками-булочками, — но это она, наверное, фантазировала задним числом, так бывает.

Вот папа, например. Он говорит, что моя замечательная мама, Гудрун, графиня фон Мерзебург, с самого их первого знакомства была вот такая: насмешливая, колкая, всегда готовая поддеть, обидеть, поиздеваться. Да нет, конечно! Это он свои дальнейшие недовольства опрокинул в прошлое.

Но я не про папу, я про Грету.

Она так меня полюбила, что даже попросилась со мной в Штефанбург, помните? Чуть не плакала. А на вопрос об Иване тут же сказала: «При чем тут Иван? Какой еще Иван!» Почему же я ее не взяла с собой? Ответ простой и глупый: я боялась.

А вот теперь не боюсь.

Да, а что там с Иваном? Ну, тут все понятно. Она с Иваном продолжала любиться с досады на меня. Потому что я ее отвергла. Наверное, Иван ей даже предложение сделал, а она ему отказала.

Конечно, мне в голову тут же залетела нехорошая мысль, что это она хотела за него замуж, а он уже был просватан. За какую-нибудь девушку из богатой крестьянской семьи. Или за поповну. Или за повариху… Грета же была бедная, почти что сирота, только что красивая… Нет! Быть такого не может! Ну а если да, то все равно — она хотела за него замуж от тоски и горя, потому что безответно и безнадежно любила меня. Какое счастье, что она здесь. И я никогда, никогда ее не спрошу, что у них там на самом деле было с Иваном.

Потому что мое «самое дело» вот здесь, вот оно. С золотыми волосами и круглыми коленками.