Дело принципа

Когда мне исполнилось двенадцать, госпожа Антонеску принесла мне взрослое ведерко. Ах, ну что я вам буду рассказывать! Вы прекрасно знаете, как устроена эта штука, вроде стула с короткой спинкой на четырех толстых ножках, с подставленным снизу ведерком, которое своей горловиной смотрело в дырку в сиденье. У этой дырки были жесткие края, они немножко резали ягодицы — никакого сравнения с большим круглым детским фаянсовым горшком. Между дыркой и горловиной ведра было расстояние в полдюйма, чтобы удобно было надеть на ведро плотную крышку. А плотная крышка нужна была, чтобы не было запаха. Хотя туда заранее наливали жавелевую воду. Что тот, что другой запах мне не нравился, поэтому я просила, чтобы ведерко выносили сразу. И еще я просила папу, чтобы он наконец приказал оборудовать в нашем доме отдельную туалетную комнату — я видела такую у соседей. Гораздо удобнее, чем держать горшок у себя под кроватью или это проклятое ведерко в углу. Гораздо современнее и комфортабельнее! А папа говорил: «Да, да, конечно», — и дело тем кончалось.

Так что этот листок был целиком посвящен моему ночному туалету — мытье ног, шеи и подмышек, чистка зубов и сходить по всем делам.

— Зачем вы все это писали, госпожа Антонеску? — спросила я.

— Ведь твоя мама все равно бы это видела, — сказала госпожа Антонеску.

— Не уверена, — сказала я. — Все это делала бы горничная. Никто, кстати, не велел вам, госпожа Антонеску, — я немножечко разозлилась, — заниматься моим туалетом! Это должна делать горничная, повторяю. А гувернантка, и тем более мама, графиня фон Мерзебург, совершенно не обязана наблюдать, как ее четырнадцатилетняя дочь моет ноги и справляет нужду.

— Но твоя мама, — напомнила госпожа Антонеску, — просила, чтобы я описывала все. Она скучала по тебе, мне кажется. Ты помнишь, сколько тебе было лет, когда вы расстались?

— Да, — сказала я. — Пять с половиной.

— Вот видишь, — кивнула госпожа Антонеску. — Она не налюбовалась тобой, не наигралась с тобой, не наобнималась, не надышалась твоим запахом.

— Она вообще не любила меня обнимать, — сказала я. — Я это помню совершенно точно. Зачем же теперь?

— Не знаю, — сказала госпожа Антонеску. — Она просила, вот и все.

— А вы любите детей, госпожа Антонеску? — спросила я.

— Люблю, — сказала госпожа Антонеску. — Жареных с картошкой и вареных со стручками молодой фасоли.

Я засмеялась, госпожа Антонеску засмеялась тоже.

У нее была такая привычка — прекращать серьезный разговор шуткой. Иногда даже рискованной шуткой, когда разговор становился слишком серьезным, как сейчас. Но наш разговор еще не был окончен.

Я шагнула к ней и опустилась рядом с ней на пол, потому что она все еще продолжала сидеть около комода, вытирая слезы.

— Значит, не скажете? — сказала я.

— Стася, — спросила госпожа Антонеску, — разве ты не знаешь, что в любом городе, тем более в Штефанбурге, есть адресный стол?

— А вы уверены, что мама живет под своей фамилией?

— Тебе прямо все вот вынь да положь! — сказала госпожа Антонеску. — Ты же умная и самостоятельная девица!

— Хорошенькое дело, — сказала я. — Вот чего стоят ваши честные слова. Просто продиктовать адрес нельзя, а сказать «пойди в адресный стол и узнай сама» — можно.

Какая разница, хотела бы я знать? Госпожа Антонеску, а вы никогда не были замужем?

— Ты еще спроси, — сказала госпожа Антонеску, — есть ли у меня дети? Но я отвечаю: да, разумеется, замужем я была и в некотором смысле остаюсь. Я разошлась с мужем, но официально не оформила развод. Поэтому, кстати, ты меня зовешь «госпожа Антонеску», а не «барышня». Многие гувернантки до седых волос остаются барышнями, мадемуазель или мисс, а я вполне себе мадам или миссис. — Она засмеялась. — И насчет детей тоже полный порядок. У меня есть ребенок. Один. Девочка. Четырнадцати лет. Но давай на этом закончим разговор. Ты не имеешь права задавать мне такие вопросы.

— Но подарок вам сделать я имею право? — спросила я.

— А я имею право твой подарок не принять? — вопросом на вопрос ответила госпожа Антонеску.

— Нет! — закричала я, переходя на «ты». — Не имеешь! Если ты и есть моя мама, так носи свое кольцо!

Я схватила ее руку, разогнула ее кулак и стала силой натаскивать перстень ей на безымянный палец.

— Ты с ума сошла, Стася? — сказала госпожа Антонеску, все же позволяя мне надеть на нее кольцо.

— Наверное, — сказала я. — Мы тут все сумасшедшие, кроме дедушки, царствие небесное, который мог вытащить револьвер и мозги вышибить из какого-нибудь кувзара, в случае чего. А мы все выродки какие-то, дегенераты. То есть сумасшедшие, вы правильно сказали, госпожа Антонеску.

Мы поднялись с пола, помогая друг другу.

Я видела, что госпожа Антонеску хочет меня обнять, погладить, хоть как-то приголубить после этого ужасного разговора, и мне хотелось того же самого, но мы не прикоснулись друг к другу.

Я оглядела госпожу Антонеску с головы до ног. Кольцо сидело на ее пальце. «Ну вот и хорошо», — подумала я и вышла из комнаты.