Дело принципа

— Так ли это важно? — спросил папа. — Вообще по рождению мы все католики. Но у нас в имении на сто верст вокруг нет католического храма. Поэтому дедушка крестил меня, да и тебя тоже, в православной церкви. Хотя твоя мама была против. Она как раз католичка. Но с дедушкой не поспоришь. Ну и что? Какая разница? Я, например, считаю себя адептом древней неразделенной церкви.

— Хорошо, хорошо, никакой разницы, — сказала я. — Но дедушка, выходит, был такой страстный католик, что ему непременно надо было, чтобы у Святого Петра за него помолились?

— Бог мой, Далли! — засмеялся папа. — Какая ты смешная. Я же тебе объясняю, что дедушка все это нарочно подстраивал. Он боялся отпустить меня одного и так специально делал, чтобы я поехал вместе с очень надежным, немножко старше меня, приятелем. Чтобы заплатить ему за дорогу и гостиницу. Сколько раз повторять?

— Значит, дедушка не верил в Бога? — спросила я.

— Ах, Далли, это длинный разговор, — сказал папа.

Мы как раз были в дедушкиной комнате.

Я сидела на диване, а папа, дымя папиросой, прохаживался от двери к окну и обратно. Дело было после обеда. Папа всегда говорил, что после обеда нужно хотя бы полчаса постоять на ногах, чтобы не разжиреть. И поэтому ровно полчаса он либо стоял у книжных полок, вынимая книжку наполовину и потом сильным щелчком заталкивая обратно — у папы на полках книги стояли чуть свободно, это был его принцип, — и так вторую, третью, десятую, либо курил, а я сидела или валялась на диване. Когда со мной жила госпожа Антонеску, тогда, конечно, не поваляешься. Тогда после обеда мне предстояла часовая прогулка в любую погоду. Жара, дождь или снег идет, как бывало зимой в Штефанбурге, — госпожа Антонеску нещадно волокла меня вон из дома и заставляла довольно быстрым шагом ходить либо по аллеям, либо по улицам. Я не знаю, сама это она придумала или папа ей велел.

Но интересно другое. В первую же зиму без госпожи Антонеску я совершенно перестала гулять после обеда. Я приходила в дедушкину комнату, где папа, нарочно пружиня ногами, расхаживал от окна к двери и обратно, и плюхалась на диван и даже специально похлопывала себя по животу, но папа совершенно не обращал на это внимания.

Вообще, у папы было какое-то странное «обращание внимания». Невозможно было догадаться, к чему он прицепится, а что пропустит.

Да, так вот. Я спросила, верил ли дедушка в Бога, и папа сказал:

— Ах, Далли! Это слишком длинный, сложный, — он немножко помялся и добавил: — Философский разговор.

— Ах, ах! — засмеялась я и довольно громко, так что самой больно стало, хлопнула себя по животу. — Ах, милый мой папочка! Ты же сам меня этому учил, и госпожа Антонеску тоже.

— Чему я тебя учил? — вскинул голову папа.

— Ты меня учил, — сладенько проговорила я, — что, когда не хочешь сказать «нет», надо отвечать что-то вроде «это сложный вопрос», «трудно вот так сформулировать одной фразой», «тут необходимо поразмыслить» и так далее.

— Но это действительно сложный вопрос и долгий разговор, — сказал папа.

— То есть дедушка не верил в Бога? Да? В смысле нет? Или нет в смысле да?

— Не морочь мне голову, — сказал папа.

— О! — воскликнула я. — Великолепно! «Не морочь мне голову» тоже означает «нет». Но когда говоришь либо с младшим, либо с низшим. Верно?

— Я не знаю, — сказал папа. — Верил ли дедушка в Бога? Я не знаю, смог бы он тебе ответить на этот вопрос. А вот скажи ты мне — ты веришь в Бога?

— Отвечать на вопрос вопросом — тоже способ увильнуть, — сказала я.

— Э, нет! — возразил папа. — Я же ответил «не знаю». Ведь кроме «да» и «нет» есть честный ответ «не знаю». Я честно ответил, а теперь ответь ты.

Я встала с дивана, похлопала рукой по подушке, встала на нее коленями, скорчила постную рожу и сказала:

— Верую во Единого Бога, отца, вседержителя, создателя неба и земли…

— Хватит! — перебил меня папа.

— Что в этом дурного? — спросила я. — Ты меня спросил, верю ли я в Бога. Я тебе отвечаю вполне канонично. А хочешь по-латыни: Credo in unum Deum patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium… [5]

— Прекрати! — закричал папа.

— Я оскорбляю твои религиозные чувства? — спросила я, дочитав.

— Отчасти, — сказал папа. — Видишь ли, Далли, я не верю в каждую букву Символа веры. Мне, например, трудно себе представить, как Иисус sedet ad dexteram Patris, «седяща одесную отца».

— Это нарисовано в любой церкви, — сказала я. — Ты что, не помнишь? Бывает, что очень красиво. А сверху голубь, весь в лучах. Вспомни. Чего тут представлять? Достаточно вспомнить.