Дело Судьи Ди

Железный бек был в той же бурке и папахе, что и полгода назад, — ни летняя асланiвская жара, ни зимний стылый воздух Ханбалыка были ему нипочем; сверкающая короста родовых орденов (как глава тейпа, бек носил все боевые награды, когда-либо полученные его прямыми предками по мужской линии), крючковатый нос, высохшее смуглое лицо, все в морщинах, ровно печеное яблоко, и живые глаза, неуклонно глядящие вперед. За руку бек держал — Богдан внутренне ахнул от умиления — свою сильно уменьшенную копию, тоже в папахе и бурке, только совсем юную и без орденов, с таким же носом и такою же смуглостью лица — только без морщин и без бороды, с такими же живыми глазами — только они еще не обладали тем орлиным достоинством, что глаза почтенного старика, а с детским любопытством стреляли по сторонам.

А рядом с беком, на шаг назад, как и полагается воспитанной женщине, с рассеянной, едва уловимой улыбкой на ярких вишневых губах, неподвижно плыла навстречу мужу Фирузе, неся Ангелину-Фереште.

Богдан бросился к ним.

Все было так, как надо, и так, как всегда. Они обнялись; бек притиснул Богдана к панцирю наград, продраил его щеку жесткой бородой.

— Здравствуй, бек. Здравствуй, ата.

— Здравствуй, минфа.

Бек, взяв стальными пальцами Богдана за плечи, чуть отстранил его, всматриваясь в лицо, — и, видимо, остался удовлетворен.

— Возмужал за эти полгода, — одобрительно заключил бек, — возмужал. Видно, правильно живешь… Рад тебя видеть.

— А я-то как рад, — ответил Богдан.

— Это мой старший внук по главной жене[47], Хаким, — проговорил бек. Богдан посмотрел вниз. — Решил внуку столицу показать, раз уж такое дело. Ему уже семь — а когда теперь случай представится…

— Правильно решил, — сказал Богдан и положил руку мальчику на мохнатое плечо его бурки. — Здравствуй, Хаким. Да благословит Господь тебя, твоего деда и всех твоих близких.

— Здравствуйте, драгоценный преждерожденный, — уважительно и с достоинством ответил мальчик; а Богдан мельком подумал, что это очень сообразное сочетание: собственное достоинство и уважение к другим. Одного без другого не бывает. — Да пребудет милость Аллаха над вами и всеми, кто вам дорог.

— Велик Аллах, — завершил бек. — А теперь и с женой поздоровайся. — И, отступив, слегка подтолкнул в спину неотрывно глядящую на мужа Фирузе. Та с готовностью шагнула к мужу. — Ибо сказано в суре «Жены», в аяте тридцать восьмом: «Мужья стоят выше жен, потому что Аллах дал первым преимущество над вторыми, и потому, что они из своих имуществ делают траты на них. Добрые из жен покорны и во время отсутствия мужей бережливы на то, что бережет Аллах; а тех, которые опасны по своему упрямству, вразумляйте, отлучайте от своего ложа и делайте им побои; если же они вам послушны, то не будьте несправедливы в обращении с ними».

«Фира все рассказала беку про нас и про Жанну, — тут же догадался Богдан. — И старый бек, конечно, не мог не высказаться о поведении француженки и о том, которая из жен, по его мнению, является более достойной… Тактично так, от лица Пророка… дескать, разве лучше Пророка скажешь?»

— Какие верные слова, ата! — проговорил минфа. — Здравствуй, Фира.

— Здравствуй, — преданно глядя мужу в глаза, ответила Фирузе. И тихо добавила: — Я очень соскучилась.

— И я…

И все, и можно больше не говорить ни слова. Зачем попусту говорить с женой? Ведь ее можно взять за руку…

Богдан провел рукой по тыльной стороне ладони Фирузе, легко державшей розовый атласный кулек с дочерью. Из глубины кулька на Богдана внимательно глянули маленькие глаза.

— Ах ты, лапушка… — забормотал Богдан умильно. — Геленька, Ферештинонька… — Он попытался забрать Ангелину у супруги, но бек у него за спиной предостерегающе поцокал языком. Богдан обернулся.

— Если ты возьмешь Ангелинку, — назидательно сказал бек, — кто тогда понесет ружье?

— У меня нет ружья… — растерянно проговорил Богдан.

— Мужчина всегда должен вести себя так, будто у него в руках ружье, — веско сказал потомственный воин-интернационалист.

Богдан не нашелся что ответить.

— Идемте, — проговорил он, справившись с замешательством; ему было неловко и даже совестно вышагивать с пустыми руками, когда рядом верная жена безропотно несет в общем-то все же довольно увесистую ношу. Потом он вспомнил, как нынче утром его и Бага транспортировали в паланкинах, — и ему стало совсем стыдно. Обычаи, обычаи… Как сложна жизнь того, кто не хочет быть один — и в то же время не имеет никакой склонности заставлять всех кругом становиться такими же, как он!