Дело толстых

Домино встала с кресла и вышла на кухню. Решение, которое должен был принять Борис, не должно касаться ее. Груз, положенный на совесть, нести ему одному. Если все произойдет, как рассчитывала Домино, у Гольдмана не будет повода для упреков в будущем. Сам, он все решит сам.

Из комнаты донесся тягучий и громкий жалобный вздох, — Борис не мог справиться с испугом, давил на нервы и просил поддержки.

Марта жалеть не умела. Слово «сострадание» раздражало ее своей тяжестью с детства. Поступки должны определяться только рациональностью. Мир жесток, так почему она, Марта, должна быть добренькой? Эмоциональная глухота спасала Домино от упреков, по желанию она могла становиться абсолютно невосприимчивой к чужой боли. Воровской завет — не верь, не бойся, не проси — легко лег ей на сердце. Еще сопливой девчонкой она приняла его как основное правило, как отпущение грехов.

Беспричинно жестокой Марта тоже не была. Свои поступки она оценивала только с точки зрения выгоды, — пещерная, звериная злоба занимала слишком много энергии, выжигала разум, стоила нервов и потому почти всегда была под контролем. Только осмысленность и рациональность руководили Мартой. Это стояло во главе угла и снимало раздражение. В случае опасности мир превращался для Марты в шахматную партию, изящную и беспощадную. Она передвигала фигуры — людей, жертвовала ими без сомнений и тратила усилия лишь на обеспечение победы.

Зажигая горелку кухонной плиты, Марта усмехнулась. Жизнь напоминала Домино полет авиационной бомбы над городом. Бездушной, бесстрашной и абсолютно равнодушной к спящим кварталам. Много лет назад она пролетела над пляжем города Сочи и точно попала в цель. Голодная и злая, она шла по теплому песку вдоль кромки моря и искала точку для приложения килотонны усилий. Четверка синих от татуировок мужчин показалась ей достойной добычей. Рядом с ними не было женщин, и они скучали.

Своих подруг, с которыми приехала в курортный город, Марта бросила. Эти глупые гусыни начинали раздражать постоянным нытьем и трусостью. Их потолок — развести прыщавого лоха на пару чебуреков и кружку кислого пива. Предел мечтаний — бесплатный ужин в ресторане и путешествия автостопом.

А Марте было надо больше. Зачем ложиться под потного мужика за банку пива? Зачем тратить усилия на нищую компанию студентов? Зачем плясать на глупых дискотеках, когда в городе полно шикарных ресторанов? Продавать себя стоит дорого.

И Марта сделала выбор. Оставила подруг, послала их ко всем чертям и ушла в автономный полет.

Будущее показало, насколько она оказалась права. Домино получила свой приз и отдавать его не собиралась.

…Марта неспешно варила кофе для корчившегося от страха Бориса, смотрела, как медленно поднимается шапка пены в джезве, и ждала из комнаты призыва — помоги! Спаси, помилуй, дай надежду!

Но Гольдман молчал.

Все с той же усмешкой Домино неторопливо разлила кофе по чашкам, остановилась ненадолго перед зеркалом — глаза блестят, румянец ровный, помада не размазалась, — поправила прическу и понесла поднос в комнату.

Увидев любовницу, Борис попытался выпрямить спину. Старый башмак старался выглядеть человеком.

— Я не могу, Марта, — выдохнул он и горделиво приосанился. Хотя в глазах стояла тоскливая мольба.

«Уговаривать не стану», — твердо решила Домино. Поставила поднос на столик и пожалела, что Гудвин так быстро сломался. Вид крови лишал Гольдмана воли.

— Хорошо, — покорно и слегка равнодушно отозвалась Марта. — Хочешь, я отвезу тебя в аэропорт?

Борис дернулся, взвыл и, обхватив голову руками, завыл:

— Я не могу, Марта!! Я не смогу смотреть ей в глаза!!

— Кому? — спокойно спросила Домино и отхлебнула кофе. Тонкая чашечка из фарфора ни разу не дрогнула в длинных пальцах.

— Девчонке-е-е-е!! — Гольдман раскачивался из стороны в сторону и буквально рвал на себе волосы.

— А где ты собираешься смотреть ей в глаза? — Марта невозмутимо поставила чашечку на блюдце и промокнула губы салфеткой.

— Ну… не знаю… — Гольдман, как завороженный, следил за ее движениями, — в кабинете следователя, на очной ставке…

— А-а-а, — протянула Марта. — Так ее не будет, Боря.

— Как это? — Борис Аркадьевич прекратил раскачиваться и удивленно посмотрел на собеседницу.

— А при чем здесь ты? Ты девчонку в глаза не видел. Борсетку стащили у меня и Ляльки. Мы с Лялькой и объясняться станем.

— Но ведь девчонка скажет…

— Да мало ли, что она скажет! Воровка, шантажистка и преступница! Она может выкручиваться как угодно! Следаки и не таких артистов видели. Но, Боря, пулевое ранение на плече у Вовы, а не у нее. Кому поверят? Мы, дорогой мой, потерпевшие.

— Вова тоже не ангел, — буркнул Гольдман, — в милиции на него досье заведут толщиной с «Войну и мир».

— Конечно, — кивнула Марта. — Досье. А кого, как не Вову, ко всяким воровкам посылать? Отца Серафима? Нет, Боря, все логично. В ментовке не дураки сидят, там знают, чем Вова в нашей конторе занимается. Он, Боря, щекотливые вопросы улаживает и за это деньги получает.