— В общем, так… — поставил я ладони на стол и опустил голову, собираясь с мыслями. А потом обратился к Армату: — Выведите этого человека за пределы офисов моей компании и проследите, чтобы больше он сюда войти не мог…
— Я протестую! — возмутился он, впервые подав голос за все время, что находился тут. — Я имею право…
— Выйти отсюда вон, — повысив голос, закончил я за него. — Других прав на территории частной собственности в Соединенных Штатах у вас нет. Армат, будь любезен, просвети по пути этого человека, что ему грозит в случае нарушения моего запрета. А мы пока обсудим кое-что с вами, Властелина Романовна…
Я опустился в кресло и откинулся на спинку, откровенно разглядывая женщину и ища в себе сыновьи чувства. Увы. Не находил.
— Никита, я… — заволновалась она, бегая взглядом от стеклянной двери конференц-зала ко мне и обратно, — я так рада, что ты жив….
Я хмыкнул:
— Но лучше бы нет, да… мама?
Мне оказалось трудно вымолвить это слово. Я отвык от него. Отвык от нее самой. Как бы ни хотел вспомнить что-то приятное, перед внутренним взором стояли картины, как она трахается с тем, кого сопровождали на выход, и как она изо дня в день раздраженно кричала на меня:
— Ну что ты такое говоришь?! — гротескно заломила руки.
— Властелина! — рыкнул на нее отец. — Прекрати этот цирк! Смотреть противно!
Она что-то, может, и хотела ответить, но я вмешался:
— Герман предлагал тебе миллион за быстрый развод, но ты документы не подписала. Мало того что подлогом документов ты нарушила российские законы и обозначила свое отношение к своему, — кивнул на дверь, — мужчине, ты таким образом поставила и Германа с Наоми в глупое и невыгодное положение. И речь идет даже не об их отношениях, хотя у нас в США к правам личности относятся очень серьезно. Ты серьезно скомпрометировала конгрессмена. Кроме того, я думаю, что ты прогнозировала возможность подобного хода событий. Ты знала, что я болен, что твой отец — Роман Волгин — все оставил мне, что опекун — Герман. Тебя не было рядом, когда я лежал в коме, а потом мне делали операцию… — я обвинял, а она кусала губы и ломала пальцы — потому что все так и было, мне словно кто-то свыше раскрыл все карты, и я говорил как по писанному, — …потому что ждала, пока я тихо сдохну. С моей проблемой я мог сойти с ума или просто загнуться, тогда меня можно было признать недееспособным или похоронить, а ты бы открыла свои махинации, оставшись женой Германа, и претендовала бы на наследство, что ты и сделала. Ты бы доказала тестом ДНК, что Герман мне не отец, и вы бы с Владимиром присвоили мой бизнес и собственность. Я ничего не упустил… мама?
— Ты очень проницательный, Никита. Кто бы мог подумать… — осеклась.
— Что я не стану овощем или маньяком, ты это хотела сказать? — уточнил насмешливо. — За это я благодарен Герману и многим другим, но ни разу тебе.
Отец, сложив на груди руки, усмехнулся:
— Даже я об этом не подумал, Властелина. Ты, выходит, сына отталкивала, как о его болезни узнала, чтобы хоронить его легко было? — прищурился и подался он вперед всем телом, сидя напротив женщины за столом переговоров. — Так что же теперь делать-то с тобой?
— Я думаю, отец, ей придётся дать тебе развод немедленно, а после юристы не выпустят ее отсюда, пока не оформят для истории это
С этими словами я встал и вышел из конференц-зала.
Шел по коридору в свой кабинет и улыбался — это моя девочка невольно подкинула мне идею. Я встретился с адвокатом, который занимался делом Стэйры — Армату не составило труда его найти, — и меня немало позабавило, как решила проучить подругу моя любимая: год в католическом монастыре, дабы дурь из головы праведным трудом и заботами о детях-сиротах выветрить. Помню, как хохотал, услышав это. И для своей матери придумал похожее: ей придется пять лет прожить на деньги, которые она заработает сама, и только после этого она получит достойное пожизненное содержание и кругленькую сумму в долларах единовременно.
Глава 20. Новый уровень дружбы