Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу

Фельтринелли узнал об аресте Ивинской в начале сентября. «Мы прочли все ваши письма[890] сразу, как только вернулись домой из отпуска, и очень испугались, — писал он Шеве. — Последовательность событий — с кульминацией в вашем последнем письме — поистине ужасна. Это, к сожалению, вышло из-за небрежности и временного недоверия к нам нашей приятельницы, которая, вопреки всем правилам предосторожности и всем предупреждениям, воспользовалась услугами другой стороны, чьи цели весьма туманны». Фельтринелли имел в виду Д'Анджело.

«Что касается Д'Анджело, я пребываю во мраке, — продолжал Фельтринелли. — Здесь мы имеем дело либо с провокатором, либо с идиотом».

Первое время власти скрывали, что Ивинская и ее дочь арестованы. В сентябре Д'Анджело с женой приехали в Москву, не зная о том, что произошло. Они поселились в гостинице «Украина», одной из сталинских высоток неподалеку от своей прежней квартиры на берегу Москвы-реки. Когда Д'Анджело позвонил Ивинской, незнакомый женский голос ответил, что ее нет дома. На следующий день Д'Анджело перезвонил, и женщина, которую он принял за Ирину, сказала: «Мама в отпуске на юге[891]; она вернется в конце месяца». — «Может быть, мы сможем встретиться с вами и с Митей?» — предложил Д'Анджело.

Лже-Ирина согласилась принять итальянцев, но, когда они пришли, их встретил только Митя, сын Ивинской. Он передал им извинения сестры, которая якобы «должна была срочно уехать. Она поехала с друзьями на юг и собирается навестить мать». Гостям показалось, что мальчик напуган и ему не по себе. Их разговор прослушивали. Вскоре Д'Анджело с женой ушли.

На Лубянке Ивинскую снова ежедневно допрашивали. Однажды ее привели к В. Тикунову, заместителю председателя КГБ; его участие знаменовало важность, какую придавали власти ее делу. По описанию Ивинской, он состоял из трех шаров: «зада, брюха и головы».

Когда Ивинскую привели к Тикунову, она увидела на его столе копии «Живаго» и письма к ней Пастернака.

«Ловко мы замаскировались[892], — сказал Тикунов, — но нам-то известно, что роман не Пастернак писал, а вы. Вот что сам Пастернак пишет… — И Тикунов вслух зачитал отрывок из письма Пастернака к Ивинской: — «Это все ты, Лелюша! Никто не знает, что это все ты, ты водила моей рукой, стояла за моей спиной — всем, всем я обязан тебе».

«Вероятно, — ответила Ивинская, — вы никогда не любили женщину и не знаете, как любят и что в это время думают и что в это время пишут».

Обвинение Ивинской предъявили 10 ноября 1960 года[893].

Судебный процесс начался и закончился 7 декабря. В тот день шел дождь со снегом. Ивинскую с дочерью привезли в Московский городской суд на Каланчевской улице в «черных воронках». Мать и дочь очень обрадовались друг другу и не могли наговориться.

В зале суда не было ни свидетелей, ни родственников, ни представителей прессы — только судья, адвокаты, работники суда и следователи. Некоторые друзья Ирины узнали о процессе, скорее всего, от адвокатов; они стояли у ворот здания суда и махали Ивинской с дочерью, когда тех вели мимо.

Прокурор сообщил суду: переписка Ивинской и Фельтринелли убедила его в том, что за границу роман переправила Ольга, хотя и Пастернак тоже «продался милитаристам»[894]. По словам прокурора, ему неизвестно, кто написал роман, Пастернак или Ивинская, но за все это ее преследовать не будут, а судят ее с дочерью за получение ввезенных в СССР контрабандным путем советских денег. Суду представили половинку банкноты, присланной Фельтринелли; представили список курьеров вместе с переданными ими суммами.

Адвокаты Ивинской и дочери заявили: ни Ивинская, ни ее дочь ничего не ввозили в страну контрабандой и никогда не меняли иностранную валюту на рубли. Более того, Фельтринелли и его посыльные действовали, исполняя поручения Пастернака. Адвокаты спрашивали, почему курьеров, за которыми следили, так и не арестовали.

Ни у кого не было сомнений в вердикте, но, когда объявили сроки заключения, все были поражены их суровостью — восемь лет принудительных работ для Ивинской и три для Ирины.

В январе их отправили поездом в лагерь в Тайшете, в Сибири, почти в пяти тысячах километров к востоку от Москвы. Ближайшим к лагерю городом был Красноярск. По пути на восток, окруженные уголовниками и монахинями, которые пели о Христе, они сидели в клетках внутри вагонов. Стоял ужасный холод, а на Ирине было лишь легкое весеннее пальто. Последнюю часть пути прошли пешком при 25-градусном морозе. Ивинская нашла такой мороз «невыносимым» для непривычных к нему москвичей[895].