Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу

Исключение близких родственников Пастернака из числа наследников пахло коррупцией, чем Советский Союз не замедлит воспользоваться. Однако это не до конца отражало позицию Фельтринелли. Он считал Ивинскую душеприказчицей Пастернака, но просил ее «не вмешиваться в битву в Москве»[880] и «быть щедрой в денежных вопросах», так как у нее могут появиться «опасные враги».

Не ведая об опасениях Фельтринелли, Д'Анджело вел свою игру. В июле он послал в Москву еще одну, более крупную, партию денег с итальянской супружеской парой Бенедетти. Супруги везли деньги из Берлина в машине марки «фольксваген-жук». Деньги были спрятаны в обшивке салона. Когда они приехали в Москву, то принесли деньги на квартиру Ивинской в большом рюкзаке. Бенедетти привезли 500 тысяч рублей, то есть, по тогдашнему курсу, около 125 тысяч долларов[881]; впрочем, на «черном рынке» в Западной Европе их можно было купить гораздо дешевле, примерно за 50 тысяч долларов. Ивинская пыталась отказаться от денег после того, как ее дочь почувствовала опасность. Но Бенедетти непременно желали выполнить задание до конца. «Вы не имеете права отказаться[882], — говорили они, — да и потом, это частный долг».

Ивинская забыла об осторожности. Она купила сыну мотоцикл[883] и, в день своего ареста, полированный шкаф. Ее покупки неизбежно должны были привлечь к ней внимание — ведь у нее не было явных источников дохода. Возможно, поспешные траты отчасти объяснялись денежной реформой, когда советские граждане должны были до конца года обменять старые рубли на новые. Пастернаки также предприняли головокружительные траты. В апреле, незадолго до смерти, Пастернак купил новую машину[884], «Волгу», за 45 тысяч рублей — очень крупная покупка для писателя, лишившегося большей части доходов после скандала с Нобелевской премией.

КГБ взял Ивинскую в разработку почти сразу же после похорон. Ее навестил человек «с черными глазами, плотный»[885], который показал красную книжку оперативного работника КГБ и потребовал рукопись незаконченной пьесы Пастернака «Слепая красавица». Ивинской сказали: если она не представит оригинал рукописи, ее пригласят «в то учреждение, которое ее травмирует безусловно больше, чем разговор в частной квартире». Ивинская отдала рукопись, но вскоре ей удалось передать Шеве копию, чтобы тот вывез ее из страны. Фельтринелли обещал не издавать пьесу без разрешения Ивинской.

Кроме того, агенты КГБ начали изолировать членов семьи Ивинской. Ирина была помолвлена с французским студентом Жоржем Нива. Но перед свадьбой, которая должна была состояться 20 августа, он заболел непонятной болезнью. Его положили в больницу после того, как все его тело покрылось волдырями и у него поднялась высокая температура. Нива выздоровел, но ему не продлили визу, и 10 августа он вынужден был вернуться домой, во Францию. Все просьбы от его имени, в том числе прямое обращение французского посла к Хрущеву, не возымели действия. Впоследствии Ирина решила[886], что заразная болезнь и госпитализация Нива были не случайными; все было сделано специально, чтобы расстроить свадьбу.

За Ивинской и ее близкими следили. «Странные группы молодых людей» болтались возле их московской квартиры; когда Ольга или ее дочь выходили, за ними шли агенты, которые даже не пытались прятаться; повторялась тактика, примененная в дни скандала с Нобелевской премией.

16 августа, в день ареста Ивинской, обыскали съемную дачу в Переделкине и квартиру в Москве, как и дома некоторых ее друзей. Она спрятала оставшиеся деньги и некоторые бумаги Пастернака в чемодане в квартире соседей, где их и нашли. Дома у Пастернака также провели обыск[887]; родным Пастернака сказали, что, по сведениям, полученным от Ивинской, будто бы Пастернак получил из-за границы сто пар сапог и пятьдесят пальто, а также деньги. Слова о сапогах и пальто явно были ложью, и сомнительно, чтобы Ивинская говорила об этом. Скорее всего, целью обыска были деньги и документы.

Ивинскую посадили в машину между двумя агентами и повезли на Лубянку, где она уже побывала в 1949 году. Ею, по ее признанию, овладело «странное равнодушие[888]. Боря все равно в могиле, и, может, лучше сразу оторваться от этого безнадежного тупика».

Двадцатидвухлетнюю Ирину арестовали 5 сентября. Ее допрашивали каждый день, но допросы продолжались не более двух часов. «В конце концов, ваше преступление крошечное»[889], — говорил ее следователь.