Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу

Ахматова вспоминала, как приехала к композитору Дмитрию Шостаковичу на его дачу в Комарове под Ленинградом. «Я смотрела на него и думала: он несет свою славу, как горб, к которому привык с рождения. А Борис — как корону, которая упала ему на глаза, и он сдвигает ее назад локтем».

Письмо в «Правду» было тактическим отступлением; Пастернаку по-прежнему нужно было жить на два дома. Власти, в ответ на подпись Пастернака под письмом, согласились снова разрешить ему и Ивинской[701] зарабатывать переводами; кроме того, Поликарпов обещал помочь с переизданием пастернаковского перевода «Фауста». Как выяснилось, он солгал. Зимой того года Пастернак лишен был возможности зарабатывать. «Завернули» его перевод «Марии Стюарт» Юлиуша Словацкого, уже готовый к публикации; не ставили пьесы Шекспира и Шиллера в его переводах; ему не заказывали новых переводов. В январе он написал в ВААП. Он спрашивал, что случилось с платежами, которые он должен был получить. Кроме того, он снова обратился к Хрущеву с жалобой на то, что ему не дают возможности заниматься даже «безобидной профессией» перевода. Он предложил агентству по авторским правам, чтобы оно забрало его гонорары в обмен на гонорары западных писателей, например Хемингуэя, которых издавали в Советском Союзе, ничего им не платя. Советский Союз не платил зарубежным авторам за издание и перевод их книг до 1973 года, когда присоединился к Всемирной конвенции по авторским правам. На бумаге Пастернак считался богачом. Фельтринелли переводил платежи[702] от издателей со всего мира на счет в швейцарском банке; и в ЦРУ, и в Кремле считали[703], что Пастернак — уже миллионер. Получение пусть даже части этих денег принесло бы ему не столько облегчение, сколько лишние хлопоты и боль. Пастернак понимал, что это богатство — чаша с ядом; если он попросит разрешения перевести деньги в Москву, ему придется выносить обвинения в том, что он «предательски живет на иностранный капитал». Правда, в феврале он попросил Фельтринелли перевести 112 тысяч долларов на подарки друзьям, переводчикам и родным на Западе. Но вначале он продемонстрировал некоторое равнодушие к гонорарам, написав Фельтринелли: «Вас не должно удивлять, что мне совершенно неинтересны[704] различные подробности и размер гонораров».

И все же безденежье сказывалось и на нем. «Их желание утопить меня[705] так велико, что я не вижу ничего, кроме этого желания», — говорил Пастернак. Он выражал изумление по поводу своего затруднительного положения. «Неужели я и правда недостаточно сделал в этой жизни[706], чтобы в семьдесят лет не иметь возможности кормить семью?» Он начал занимать деньги, сначала у домработницы[707], затем у друзей. В конце декабря он попросил у Валерии Пришвиной, вдовы писателя Михаила Пришвина, в долг 3 тысячи рублей[708] (около 300 долларов) до конца 1959 года. В начале января он занял 5 тысяч рублей у К. И. Чуковского — тот решил, что деньги взяты для Ивинской. Чуковский заметил, что Пастернак постарел. «Постарел, виски ввалились[709] — но ничего, бодр». Чуковский сказал Пастернаку, что не спал три месяца из-за того, что пришлось вынести Пастернаку. «А я сплю превосходно», — ответил Пастернак.

Через месяц он написал Ивинской: «Надо будет упорядочить денежное хозяйство, твое и наше»[710].

Пастернак спросил Герда Руге, немецкого корреспондента, не может ли тот дать ему денег, которые ему потом отдаст Фельтринелли. Руге собрал сумму, эквивалентную 8 тысячам долларов[711], в посольстве Западной Германии у русских немецкого происхождения. Им разрешили эмигрировать, но они не имели права вывозить с собой деньги. Руге брал у них деньги, пообещав выплатить им эквивалент в марках, когда они приедут в Германию. Немецкий журналист передал дочери Ивинской пакет с деньгами на станции метро «Октябрьская». Передача произошла быстро, как в шпионском фильме.

Пастернак, видимо, понимал, чем рискуют Ивинская и ее родные, участвуя в его тайных попытках добыть деньги. Он предупредил переводчицу на французский Жаклин де Пруайяр[712], что, если он напишет ей, что у него скарлатина, это значит, что Ивинскую арестовали и она должна поднять шум на Западе.

В апреле Пастернак спросил Поликарпова[713], можно ли ему получить деньги от своих норвежских издателей; часть гонорара он обещал пожертвовать в Литфонд «на нужды престарелых писателей». «Как Вы знаете, до сих пор я никаких денег за издание моего романа за границей не получал», — писал Пастернак.