Дело Зили-султана

— Убийство случилось после вашего появления — сказал полковник сквозь зубы. — Вы первый были заинтересованы в поимке негодяев.

— Это неважно. Главное, что услуга была оказана.

Полковник некоторое время думал, потом поднял на меня глаза. Лоб его разгладился, он глядел теперь почти безмятежно.

— Хорошо, — сказал он. — Что вам угодно?

Я отвечал, что мне ничего не угодно. Но как один из старших офицеров его бригады полагаю совершенно необходимым в качестве учений пройти парадом по Артиллерийской площади. Да вот хотя бы сегодня вечером, после захода солнца.

Полковник пожал плечами и сказал, что это совершенно невозможно — полки распущены на вакации, собрать людей можно не раньше, чем через три дня.

— Пусть будет три дня, — согласился я, подумав, что три дня Ганцзалин уж как-нибудь без воды и еды продержится. Все лучше, чем если тебе отрубят руки, уши, а тем более — голову.

Нужно ли говорить, что расстались мы с командиром довольно холодно.

Когда вечером я пересказал наш разговор с полковником Элен, она заявила, что я гений и она мной гордится.

— Да, у меня много достоинств, — отвечал я, заключая ее в объятия.

— Ах, — засмеялась она, отстраняясь, — ты, может быть, думаешь, что ты лучший на свете любовник?

Я сделал оскорбленное лицо: а разве не так?

— Не знаю, — отвечала она лукаво, — я еще не разобралась.

Не приходится удивляться, что добрая половина ночи ушла у нас на то, чтобы прояснить этот деликатный вопрос.

Глава одиннадцатая Русский заговор

На следующий день я заявился в шахский дворец. Фаворитом у Насер ад-Дина был уже не я, а Монтефорте, но это не значит, что позволительно было манкировать своими шпионскими обязанностями. Правда, все, что можно, я тут, кажется, уже нашпионил, и пора было перемещаться во дворец к Зили-султану. Более того, у меня даже созрел план, как это сделать с минимальным риском для жизни и здоровья. Про жизнь и здоровье я не просто так упоминаю. Я ведь уверился окончательно, что палки в колеса мне ставит не кто-нибудь, а могущественнейшая в мире организация, состоящая сплошь из шахских жен и евнухов — от таких можно ждать чего угодно.

Вероятно, кого-то поставит в тупик моя веселость в этих драматических обстоятельствах. Однако основания для нее были. Во-первых, Ганцзалин наполовину спасен, а если учесть мой договор с полковником, то спасен на девять десятых. Во-вторых, явился у меня совершенно блистательный план относительно моей шпионской деятельности.

Таким образом, во дворец к шаху я вошел в отличном расположении духа. Чего нельзя было сказать о самом повелителе. Он посмотрел на меня грозно и сказал:

— Ты уже, конечно, знаешь, что осквернитель сбежал и спрятался в убежище под русской пушкой? Этот болван Монтефорте решил допросить его лично. Поскольку речь идет об опаснейшем преступнике, я отрядил для конвоя своих молодцов-гулямов. Но это не помогло, какой-то идиот как раз устроил празднество на площади. Преступник воспользовался этим и сбежал.

С видом самым беспечным я отвечал, что беспокоиться не о чем: виновник все равно никуда не денется. Через несколько дней голод и жажда выведут его из убежища.

— Ты не понимаешь! — взревел шах и глаза его грозно засверкали. — Он сбежал не просто так, у него были сообщники. Они наверняка уже строят планы по его освобождению.

Я пытался сказать, что площадь надежно охраняется, но шах снова перебил меня.

— У них хватило ума украсть его у конвоя, хватит ума украсть и из убежища! Проклятые китайцы, зачем только мы пустили их на свою землю? В Исфахане они кишмя кишат.

— Насколько я знаю, персидские китайцы — мусульмане, и все они давно стали персидскими подданными, — аккуратно заметил я.

Шах отвечал довольна грубо в том смысле, что китаец никогда не изменится. Сколько бы он ни строил из себя перса, душой он всегда вместе со своей узкоглазой родиной.

— Ах, если бы я знал, кто ему помог, я бы усек мерзавцу все его члены, а потом посадил бы на кол! — сокрушенно сказал Насер ад-Дин.

Тут я почувствовал неприятный зуд в разных частях тела и возблагодарил бога, что никогда не являлся во дворец вместе с Ганцзалином, так что тут никто не знает о моем слуге. Усекновение членов не входило в мои планы совершенно. К счастью, выдать меня мог только кто-то из сослуживцев, но они во дворец были не вхожи. Если рассуждать умозрительно, выдать меня мог и посланник, но Мельников скорее бы язык себе откусил. Оставался Монтефорте. Но тот и сам боялся разоблачения, так что до поры до времени я мог быть спокоен.

— …решил вытащить осквернителя из убежища, — воинственно продолжал между тем царь царей.

Я навострил уши. Я верно расслышал, его величество собирается нарушить неприкосновенность святыни? Шах скорчил рожу: какая еще святыня? Русская пушка — святыня? Тоже мне, камень Каабы! Да из нее, наверное, и не стреляли ни разу.

Я заволновался. Ганцзалин, которого силой вытаскивали из-под пушки и сажали на кол, встал перед моими глазами как наяву. Я содрогнулся и заново стал уговаривать шаха. Дело ведь не в пушке, ваше величество, а в обычае, который считается священным.