Дело Зили-султана

Мне пришлось объяснить ей, что сопровождать Ганцзалина будет полицейский конвой, а Монтефорте, как полицеймейстер, несет ответственность и за полицию.

— Ерунда, — отмахнулась Элен, — пусть его везет другой конвой, не полицейский.

— Какой же это другой?

— Не знаю, какой… Например, из твоих друзей-казаков.

Я только головой покачал: Караваев никогда не согласится на такую малопочтенную службу, не дело воинов сопровождать преступников.

— Ну, пусть тогда его перевозит шахский конвой, эти, как их… гулямы, — не сразу вспомнила она трудное слово.

Я опешил: с какой стати гулямы должны перевозить государственного преступника? Да именно поэтому, отвечала Элен нетерпеливо, именно поэтому, что он — опасный государственный преступник.

Я задумался. В этом была своя логика. Простые ленивые ферраши легко могли упустить заключенного, не то что отборные молодцы-гулямы. Это, пожалуй, был аргумент. И такой аргумент, которому поверил бы и сам шахиншах, гордившийся своими гулямами не меньше, чем гаремом.

— Но все равно, — Элен затуманилась, — предположим, даже если его повезут гулямы. Наверняка он будет в кандалах, как он сбежит от конвоя?

— Ну, это уже предоставь мне, — отвечал я беспечно. Если удастся вывезти Ганцзалина из тюрьмы, остальное будет делом техники.

Монтефорте наш план категорически не понравился.

— Под каким предлогом, дженерале, я вывезу из тюрьмы арестованного? — сварливо поинтересовался он.

— Ну, например, под тем предлогом, что в этой тюрьме начнется ремонт, и вы отправляете его в другую, — отвечал я не моргнув глазом.

— Но мне тогда придется вывозить и остальных преступников, — взвился он.

Я сухо отвечал ему, что это уже его личное дело. Он может вывозить арестантов, может делать ремонт прямо вместе с ними, может даже закатать их в штукатурку — меня интересует только Ганцзалин.

— Ремонт будет выглядеть подозрительно. Я никогда не делал ремонт в тюрьме до этого, — защищался граф.

— Тем больше оснований сделать его сейчас. У вас там, наверное, уже стены рушатся…

Граф, почти сдаваясь, бормотал еще, что ремонт — это большие расходы. На что я заметил, что расходы его сиятельства могут быть гораздо больше, если шах узнает, что он обманул его в истории с ружьем.

— О, дьяволо! Вы шантажист! — вскричал Монтефорте. — Я пожалуюсь на вас его величеству!

— А я на вас, — отвечал я холодно. — И, кстати сказать, я, в отличие от вас, не разворовывал ни тюремных, ни полицейских денег.

Монтефорте зашипел от злости и выкинул последний козырь. В городе только одна тюрьма, сказал он, мне некуда переводить арестантов. Я отвечал на это, что мне все равно, какой повод он придумает для перемещения Ганцзалина. Может быть, тот заболеет, и его повезут на осмотр к врачу. А может быть, его просто поведут на допрос к самому Монтефорте. Все это на усмотрение графа, главное, чтобы его вывезли из тюрьмы и повезли в другое место гулямы — это в интересах самого полицеймейстера.

Напоследок граф спросил меня, неужели я собираюсь напасть на гулямов и отбить своего слугу посреди бела дня? Ведь это совершенно безумная затея!

— А вот это уже не вашего ума дело, — ответил я, и разговор на этом закончился.

Узнав о моем плане, Элен назвала меня сумасшедшим. Я весело сопротивлялся: весело — потому что впервые за долгие дни на горизонте хоть немного, да развиднелось.

— Ну, хорошо, даже если выйдет по-твоему, а дальше что? — спрашивала она.

— Дальше видно будет — говорил я. — Как говорил Наполеон, главное — ввязаться в битву.

— У Наполеона была армия, а у тебя?

Этот вопрос меня мало беспокоил. Я как раз сколачивал эту самую армию. Конечно, кто-то скажет, что проще всего было сместить Кузьмина-Караваева, встать во главе Персидской казачьей бригады, сбросить Насер ад-Дина, объявить себя шахиншахом вместо него — и освободить Ганцзалина на совершенно законных основаниях. Но тогда пришлось бы растить усы, как у шахиншаха, спать не с любимой женщиной, а с целым гаремом, проводить идиотские реформы и вообще вести бессмысленное и унылое существование. Нет-нет, на такое я был не готов. Зато мой собственный план чем дальше, тем больше казался мне не только вполне выполнимым, но и единственно возможным.

* * *

И вот настал день Икс. Четверка гулямов забрала Ганцзалина из темницы и повела к главному полицейскому управлению. При этом гулямы ехали верхами, а Ганцзалин трусил за ними следом. Маршрут был составлен так, чтобы пройти через Топ-Мейдан, он же — Артиллерийская площадь. Как бы оправдывая название площади, здесь у бассейна на возвышении стояли пушки на деревянных лафетах, а рядом были сложены гигантские, не по калибру, ядра. Над всеми пушками возвышалась одна, которую вполне можно было именовать Царь-пушкой, такая она была огромная. Ее еще в восемнадцатом веке подарила Персии Россия.