Дело Зили-султана

Все англичане с любопытством поглядели на меня. Я хотел было сказать в ответ что-то язвительное, но вдруг подумал, что мысль эта не такая глупая, как могло показаться. Разумеется, ни в какую атаку я бы не пошел, но вот пробраться к туркменам и взять у них языка было бы совсем неплохо. И не для того, разумеется, чтобы выяснить их численность и вооружение — все вооружение их было выставлено напоказ. Языка я хотел взять из личной надобности. Дело в том, что после удачно проведенной провокации Ганцзалин так и не появился на горизонте. Все попытки выяснить что-то у местных племен, которых Ганцзалин водил за границу против туркмен, ни к чему не привели: очевидно, их вожди опасались быть наказанными за самоуправство и держали язык за зубами.

Зная некоторую невезучесть моего помощника, я не мог отогнать от себя дурных мыслей. Он способен был перебить роту врагов и, споткнувшись, упасть на лезвие шашки.

— Ну что ж, пожалуй — сказал я, не глядя на полковника. — Можно и в атаку. Однако условия обсудим тет-а-тет…

Несчастный полковник побелел от ужаса. Разумеется, он никак не мог ожидать, что русский офицер, всегда такой рассудительный, согласится на совершенно самоубийственный шаг. Лейтенанта Коулмана, однако, больше интересовало другое.

— Почему же это с глазу на глаз? — удивился он. — Вы полагаете, среди нас может быть предатель?

В палатке раздался возмущенный гул. Олдридж немного воспрянул духом: может быть, меня сейчас вызовут на дуэль все офицеры по очереди, и тогда уже мне будет не до вылазок к врагу.

— Господа, все вы тут джентльмены, и среди вас нет ни одного предателя — я в этом совершенно убежден! — мой голос перекрыл недовольный гул. — Однако кто может сказать то же самое обо всем лагере? Кто знает, не стоит ли сейчас возле палатки изменник и не подслушивает ли нас тайком? А если даже и не стоит именно сейчас, кто может быть уверен, что он не появится там через полминуты. Нет, господа, при всем уважении, но план нашей вылазки мы с полковником обсудим один на один. Впрочем, я готов взять свидетеля. Выбирайте достойного, господа.

Разумеется, достойны были все, поэтому выбрали фигуру наименее претенциозную, а именно — юного лейтенанта Коулмана. Мы с ним и с Олдриджем удалились, как сказали бы раньше, под сень струй, или, проще говоря, вышли из палатки на воздух.

— Господа, — сказал Коулман, — полагаю, что идти вдвоем в атаку против туркмен — чистое самоубийство…

— Совершенно с вами согласен, Роберт, — перебил его я, — а потому предлагаю изменить характер вылазки. Мы с полковником не пойдем в атаку, но пойдем в разведку и добудем языка.

Коулман только руками развел: для чего вам туркменский пленный, что он может сообщить интересного? Планы своего командования? Но ведь у них нет никаких планов, кроме как налететь с дикими криками, что-то украсть и умчаться обратно в степь. Вот и вся их стратегия, и ради этого вы подвергнете свою жизнь опасности?

— Я немного знаю туркмен и уверяю вас, Роберт, они далеко не так просты, — отвечал я веско. — Это во-первых. Во-вторых, что вы еще можете нам предложить? Отступить от нашего предприятия, не потеряв чести, мы не можем, не так ли, полковник?

Олдридж стоял белый как мел, но у него все-таки достало сил кивнуть.

— Таким образом, — продолжал я, — у нас остается два варианта — кавалерийская атака или вылазка за языком. Я голосую за вылазку. Что скажете, Олдридж?

Полковник, уже понявший, что свидание с врагом неизбежно, и потому совершенно потерявший дар речи, снова слабо кивнул. В конце концов, вылазка к противнику под покровом тьмы оставляла некоторые шансы, чего нельзя было сказать о кавалерийской атаке. Оставалось понять, когда именно мы отправимся за языком. Я сказал Олдриджу, что надо ждать ночи безлунной или, по крайней мере, облачной — так, чтобы было темно. Полковник согласился со мной, и не из соображений разума, а просто потому, что не имел сил возражать.

К его чести надо сказать, что он довольно быстро пришел в себя и снова обрел самообладание, хотя и поглядывал на меня с некоторым страхом, очевидно, не понимая, чего еще от меня можно ждать. Как известно, на войне нет хуже врага, чем друг, который тебе не доверяет: он может наделать глупостей просто от испуга. Поэтому я решил насколько возможно успокоить беднягу.

— Послушайте, Джордж — сказал я ему, как только мы остались наедине. — Я признаю, что вел себя с вами небезупречно, и хотел бы извиниться. Возможно, один из нас не вернется из вылазки, а, может быть, мы оба найдем там свой конец. Поэтому я хочу, чтобы между нами не было неясностей, и еще раз повторяю: мне жаль, что я так с вами обходился.

На губах полковника немедленно загуляла снисходительная усмешка, и он даже осмелился хлопнуть меня по плечу.

— Оставьте, ротмистр — сказал он. — Все это пустое. Считайте, что ваши извинения приняты, и останемся друзьями.

Это были не совсем те слова, которых я ожидал, ну, да человека переделать очень непросто. Как говорится, и на том спасибо.

* * *