Дельцы. Том II. Книги IV-VI

Прядильниковъ подошелъ къ нему и взглянулъ на него-недоумѣвающимъ взглядомъ.

Карповъ всталъ и перетащился отъ кресла къ турецкому дивану.

— Да ты въ самомъ дѣлѣ нездоровъ? — спросилъ Прядильниковъ.

Онъ послѣдовалъ за Карповымъ и усѣлся съ ногами на диванъ.

— Развѣ ямогу быть боленъ! — вскричалъ Карповъ. — Я какъ двужильная лошадь: нѣтъ мнѣ износу; обреченъ, братецъ, на постоянное здоровье. Обреченъ на безконечное ничегонедѣланіе!

Тонъ Карпова какъ-будто отзывался дурачествомъ, но лицо слишкомъ противорѣчило такому тону: оно оставалось все съ тѣмъ-же выраженіемъ нравственной боли.

— Хандришь ты, что-ли? — сказалъ тихо Прядильниковъ, точно боясь вызвать Карпова на задушевный разговоръ.

— Эхъ. братецъ, не произноси ты этого мерзко-пакостнаго слова. Что такое хандра? Развѣ это титулъ какой, званіе, достоинство? Смердящая пустота — вотъ что это. Посмотри на меня: я болталъ, болталъ всякій безвкусный вздоръ, сходился съ какими-то юродивыми, кидался, какъ алчный звѣрь, на всякую развратную бабенку, не дорожилъ ииодной изъ нихъ, прикидывался Алквіадомъ, хотѣлъ сколотить себѣ особую философію… и вотъ что мнѣ это дало…

Онъ не досказалъ и уткнулся лицомъ въ боковую подушку дивана.

А въ эту минуту на душѣ Прядильникова стало опять такъ ясно и радостно, что онъ готовъ былъ обнять Алешу и излиться ему…

— Алеша, — началъ-было онъ ласково, но сейчасъ-же остановился.

«Нѣтъ, я ему ничего не скажу, — проговорилъ онъ про себя. — Ему не до того.»

— Ахъ, Николаичъ, — вскричалъ Карповъ, поднимая голову. — Благую часть ты избралъ, что никогда не путался съ бабами, да и не будешь съ ними путаться. Эта практика помогла мнѣ распознать, со всею ядовитостью, какъ безсмысленно треплемся мы…

— Кто мы? — добродушно спросилъ Прядильниковъ.

— Ну, коли не мы, такъ вы. Ты дѣлецъ, я бум-млеръ, а нелѣпость выходитъ одна и та-же. Только ты весь свои вѣкъ не почувствуешь настоящей трагедіи жизни, а предо мной она уже предстала.

— Да ты просто отъ того хандришь, Алеша, — началъ Прядильниковъ очень кротко — что ничѣмъ заняться не хочешь.

— Молчи, христа-ради! — вскричалъ Карповъ и подскочилъ на мѣстѣ. — Не повторяй ты этой пошлятины. Не о себѣ самомъ скорблю я, братъ Николаичъ. Неужели ты думаешь, что у меня не хватаетъ смѣкалки, какъ устроить свою жизнь путемъ честнаго труда?

Онъ произнесъ послѣднюю фразу декламаторскимъ тономъ и расхохотался.

— А если смѣкалка есть, — вымолвилъ Прядильниковъ — такъ что-же ты не начинаешь?

— Пойми ты, мнѣ тошно видѣть, что ни въ комъ и нигдѣ нѣтъ капли жизненнаго фермента.

— Какого такого фермента? — повторилъ Прядильниковъ съ наивнымъ недоумѣніемъ.

— Ты спрашиваешь, какого? А вотъ такого, чтобы я, шелопай, но не потерявшій еще ни умишка, ни чутья правды, ни чувства красоты, могъ, когда ему надоѣсть его шелопайничанье, воодушевиться однимъ только примѣромъ живыхъ людей и найти себѣ дѣло. Гдѣ-же эти живые люди, гдѣ они? Нѣтъ ихъ. Кругомъ мертвечина, только она прикрывается обличьемъ живаго дѣла. За кого ни возьмись, каждый дѣлецъ. Онъ разрывается на части, онъ нуженъ всѣмъ и каждому. Въ своихъ собственныхъ глазахъ онъ особа, подпора обществу, воротила, безъ котораго все станетъ. А я подойду къ нему, обнюхаю его, распластаю и покажу тебѣ, что онъ гнилушка, дрянь безсмысленная, маріонетка! Гдѣ-же ему увлечь меня своимъ примѣромъ, если онъ въ моихъ глазахъ хуже всякаго послѣдняго проходимца? И знаешь что, Николаичъ, — продолжалъ Карповъ, пододвигаясь къ Прядпльникову и беря его за руку — пока ты былъ божьей коровкой, я надъ тобой хоть издѣвался, но, грѣшный человѣкъ, завидовалъ тебѣ подчасъ. Нужды нѣтъ, что ты мололъ безъ помолу и отдавалъ себя въ крѣпостное услуженіе разнымъ тузис-тымъ мазурикамъ, во твое донъ-кихотство наполняло тебя. Ты просиживалъ ночи напролетъ. Ты чуть сухотки не схватилъ… Во всемъ этомъ была жизнь, глупая, призрачная, но все-таки жизнь. А теперь…

— А теперь? — повторилъ Прядильниковъ, и голосъ его дрогнулъ.

— Теперь, братъ, ты — дѣлецъ!

— Какой-же я дѣлецъ? — пробормоталъ Прядильни-ковъ.

— Не такой еще, какъ всѣ прочіе, но можешь сдѣлаться такимъ-же. Ты поступилъ очень умно, что пересталъ изображать изъ себя божью коровку. Тебѣ давно подобало начать взиманіе процентовъ съ твоего умственнаго капитала. Ужь, конечно, тебѣ, а не твоимъ бывшимъ паукамъ, слѣдуетъ играть роль въ дѣловомъ мірѣ. Все это такъ. Но разъ ты попалъ на эту зарубку, ты съ нея не соскочишь. Она тебя будетъ все больше и больше засасывать. Ты сдѣлаешься практикомъ, тебѣ некогда будетъ оглянуться на самого себя, тебѣ некогда будетъ даже жаловаться на свою одинокую долю, на отсутствіе радости, на то, что никогда не зналъ никакой личной утѣхи…

— Алеша, — прервалъ Прядильниковъ, опуская низко голову, — ты ошибаешься.

— Въ чемъ я ошибаюсь? — спросилъ рѣзко Карповъ.

— Я совсѣмъ не такъ несчастенъ…

Онъ не договорилъ и отвелъ лицо свое отъ взглядовъ Карпова.

— Знаю, что ты теперь доволенъ. Тебя тѣшитъ сознаніе, что ты больше не Донъ-Кихотъ. Ты начинаешь имѣть пріятныя ощущенія дѣльца. Но вотъ это-то и приведетъ тебя къ мертвечинѣ.