Дельцы. Том II. Книги IV-VI

— Ты меня не понялъ, — продолжалъ шопотомъ Прядильниковъ — я хотѣлъ тебѣ сказать о другихъ совсѣмъ радостяхъ.

— Какихъ?

Карповъ оглянулъ Прядильникова и чуть замѣтно усмѣхнулся.

— Ты насчетъ любви? Ты втюрился въ Евдокію! Я это знаю.

— Не говори такъ, Алеша, — почти просительнымъ тономъ промолвилъ Прядильниковъ.

Лицо его такъ вдругъ измѣнилось, что Карповъ поспѣшилъ прибавить:

— Ты на мои жаргонъ наплюй. Оскорблять тебя я не намѣренъ. Но развѣ не правда, что эта любовь втянула тебя, какъ слѣдуетъ, въ дѣла?

— Да, — чуть слышно выговорилъ Прядильниковъ.

— !і хоть-бы ты наслаждался съ любимой женщиной, а то ты пробавляешься до сихъ поръ невинными сантиментами.

Прядильниковъ вскочилъ съ дивана и весь выпрямился.

— Какое тебѣ дѣло, — вскричалъ онъ раздражительно — пробавляюсь я платонизмомъ или нѣтъ? Если ты никогда не дорожилъ твоими привязанностями, то я не хочу, слышишь-ли, не хочу профанировать ихъ. Ну-да, я наслаждаюсь, слышишь, наслаждаюсь вполнѣ; я счастливъ, какъ ты никогда не бывалъ. Я живу и не нуждаюсь въ твоемъ сожалѣніи!

Карповъ изумленно глядѣлъ на Прядильникова, на его лицо, искаженное гнѣвомъ, на его выпрямившуюся фигурку.

— Ты счастливъ? — спросилъ онъ: — ты наслаждаешься? Она тебя любитъ и живетъ съ тобой? Что-же ты мнѣ этого раньше не сказалъ? И прекрасно.

— Да, да, — продолжалъ прерывающимся голосомъ Прядильниковъ. — Я хочу быть счастливъ, а ты погрязъ въ развратѣ…

— Ха-ха-ха! — разразился Карповъ, вставая съ дивана. — Нельзя-ли не такъ грозно, Николаичъ. Если ты, дѣйствительно, счастливъ, такъ, по крайней мѣрѣ, не глупи. Но знай, что твоя любовь не спасетъ тебя отъ мертвечины. Уже лучше дѣлайся ты опять божьей коровкой. Говорю тебѣ это не изъ зубоскальства, а отъ чистаго сердца.

— Я не хочу слушать твоего вранья! — отрѣзалъ Прядильниковъ. — Я вижу, что для тебя пѣтъ ничего святаго. Оставь меня въ покоѣ! Я буду жить, какъ мнѣ хочется.

— Живи, — отвѣтилъ спокойно и сухо Карповъ и началъ раздѣваться, глядя на выбѣжавшаго изъ комнаты Прядильникова.

XVI.

Долго не спалъ Прядильниковъ, не спалъ и Карповъ, не спала и Авдотья Степановна. Дежа въ кровати, она спрашивала все себя: правда-ли, что «Николаичъ» сдѣлался ея возлюбленнымъ? То, что вышло между ними сегодня, случилось такъ неожиданно… Еще сегодня утромъ она никакъ-бы не повѣрила, что къ вечеру Прядилыіи-ковъ займетъ около нея прежнее мѣсто Карпова. Но и теперь, среди ночнаго раздумья, чувство ея казалось ей самой чѣмъ-то очень страннымъ.

Она перестала уже спрашивать себя: продолжаетъ-ли любить по-прежнему Алешу или нѣтъ. Она знала, что Карповъ къ ней больше не вернется. Съ этимъ фактомъ она успѣла помириться. Злобствовать, мстить она не могла. Много сдѣлала и личность Прядильникова, который въ самыя трудныя минуты былъ около нея. Хотя онъ и негодовалъ на Карпова, но Авдотья Степановна все-таки видѣла въ немъ Алешина друга. Ея чувство къ Карпову переходило мало-по-малу въ материнскую заботливость. Но она все чаще и чаще начинала сравнивать житейскую долю обоихъ друзей. Чувство жалости все сильнѣе проникало въ ея сердце, когда она раздумывала о Николаичѣ. Ей пріятно было развлекать его, выказывать ему самое искреннее, товарищеское чувство. Она съ особеннымъ самодовольствомъ наблюдала, какъ личность Петра Николаича все болѣе и болѣе разцвѣтаетъ. Онъ былъ ненавистникъ женщинъ, злобный на языкъ, болѣзненно-нервный, неряшливый, смѣшной, — она безъ особыхъ усилій сдѣлала его мягкимъ, сообщительнымъ, заставила больше заниматься собой, сгладила его угловатую нервность. Онъ былъ несчастный труженикъ, занимавшійся изъ любви къ искусству такими вещами, которыя могли-бы дать ему большой ходъ въ дѣловомъ-мірѣ, — она и этого добилась. Увидала она также, что натура у Прядильникова полна такой страстности, какую можно найти только въ человѣкѣ цѣломудренномъ. Въ Карповѣ не было и одной доли такого огня. Онъ указывалъ ей самъ на страстную натуру Прядильникова. Она замѣтила ее раньше. То, что начало разгораться въ его сердцѣ, она во-время поняла и не захотѣла остерегать его.

Она была счастлива, но не такъ, какъ въ первое время своей страсти къ Карпову. Ее впервые охватилъ воздухъ мужской безотвѣтной, всепоглащающей привязанности. Это ее потрясло. Когда смѣшной, маленькій, долгоносый человѣчекъ держалъ ее въ своихъ объятіяхъ, осыпалъ ее совершенно безумными поцѣлуями, она чуяла потъ чувственными проявленіями страсти нѣчто горячее, самоотверженное. Честный, цѣломудренный, строгій къ себѣ идеалистъ отдавался ей не такъ, какъ Алквіадъ-Алеша, а въ какомъ-то экстазѣ, предаваясь какому-то высокому культу. Любовь къ ней сдѣлала то, что этотъ человѣкъ согласился ограничить свою щекотливость. Эта-же любовь указывала ей другую жизненную дорогу.