Дельцы. Том II. Книги IV-VI

— Извините, mon cher; благодарю, что навѣдались.

У меня адская кутерьма по канцеляріи. Берите сигару. Я сейчасъ покончу.

«А! мяконькій сталъ», — подумалъ Малявскій, закуривая сигару и отходя къ окну, гдѣ онъ и усѣлся съ газетой.

Саламатовъ бранился еще минутъ десять и повторялъ вее, что его хотятъ безъ ножа зарѣзать.

— Мы въ три дня никакъ не кончимъ! — вскричалъ онъ и схватился за голову.

— Въ три дня затруднительно, — подтвердилъ чиновникъ.

— Какъ-же мнѣ быть съ первоприсутствующимъ?

— Надо хоть еще денька два.

— Да что они со мной въ бирюлки играютъ! Я знать ничего не хочу! — завопилъ онъ вдругъ благимъ матомъ, такъ что у Малявскаго чуть не вывалилась газета изъ рукъ — что бы завтра ночью все было готово, все!

Чиновникъ промолчалъ.

Черезъ пять минутъ онъ былъ отпущенъ, и Саламатовъ, откинувшись на спинку кресла, громко вздохнулъ и жалобно простоналъ:

— Что это за каторга, Господи, Боже мой!

Малявскій подошелъ и сталъ противъ него, по другую сторону стола.

— Да что у васъ такое дѣлается? — спросилъ онъ довольно скромно — разъясните мнѣ, пожалуйста.

— Вы развѣ не видите! — вскричалъ съ отчаяньемъ Саламатовъ. — Вотъ въ три дня вынь да положь его высокопревосходительству такую работу, на которую мало шести недѣль!

— Начальство, значитъ, осерчало?

— Плевать я хочу!..

Саламатовъ дѣствительно плюнулъ; но за голову опять схватился.

— Если вамъ такъ наскучила служба, бросьте ее, — сказалъ все еще добродушно Малявскій.

— Такъ ее сейчасъ и бросишь!

— Удивляюсь я вамъ, — началъ другимъ тономъ Малявскій — какъ это вы добровольно соглашаетесь играть такую… просто унизительную роль.

— Толкуйте!

— Да вы сами прекрасно чувствуете, что она унизительна. Вотъ теперь вы должны готовиться къ строгому выговору: въ три дня вы не сдѣлаете того, на что нужно шесть недѣль.

— Заморю всѣхъ, а сдѣлаю!

— Эхъ, полноте, Борисъ Павловичъ, вы и себя-то не можете заморить какъ слѣдуетъ; стало, какъ-же вы будете за другихъ-то отвѣчать.

— Что это за аллегорія?

— Въ которомъ часу изволили вернуться?

— А вамъ что?

— Да такъ; я только для вящшей демонстраціи привожу этотъ фактъ. Ужь если вашему превосходительству никакъ нельзя было провести ночь иначе, какъ, примѣрно, за зеленымъ столомъ — значитъ это роковая необходимость. Какъ-же вы ее помирите съ такой государственной службой, гдѣ вамъ приказываютъ, чтобы въ три дня — тяпъ да ляпъ — и вышелъ-бы корабль!..

— Какъ-будто я ничего этого не понимаю! — отозвался злобно Саламатовъ.

— Такъ зачѣмъ-же вы служите?.. Позвольте-съ, Борисъ Павловичъ, немного счесться. Я не злопамятенъ, а такъ, знаете, для очистки старья. Вы, когда за нѣкоторой дѣвицей пріударяли…

— За какой это?

— А за Тпмофѣевой, за Зинаидой Алексѣевной…

— Гдѣ она, куда провалилась? Вы ею завладѣли?

— Провалилась; и я ею нимало теперь не интересуюсь, а напомнилъ объ ней совсѣмъ для другого. Вы вѣдь къ ней являлись — и меня самымъ паскуднымъ манеромъ отрекомендовали. Она мнѣ все сама разсказала. И все вы, ваше превосходительство, напирали на мою мелкоту, что я, какъ лягушка, напыживаюсь и прыгаю передъ сильными міра сего. Я человѣкъ маленькій. Но если соглашусь прыгать передъ кѣмъ-нибудь, то за тѣмъ только, чтобы большой процентъ получить. Ну, а вы, смѣю спросить, изъ-за чего прыгаете цередъ набольшими?… Право, если-бъ я хотѣлъ предаться злорадству, я-бы нашелъ обильную пищу въ настоящій моментъ.

«Что-же это онъ надо мной подшучиваетъ?» — спросилъ про себя Саламатовъ, и ему захотѣлось вытолкать вонъ Малявскаго; но въ отуманенной головѣ его промелькнулъ вчерашній проигрышъ, уже поглотившій то, что баталія должна была принести ему въ случаѣ побѣды.

— Вы никакъ сердитесь? — спросилъ Малявскій умышленно кроткимъ голосомъ.

— Нечего мнѣ, любезный другъ, сердиться. — Я одному только удивляюсь: какъ это вы не отучитесь отъ весьма юной манеры — заводить неподходящіе разговоры…

— Вы, пожалуйста, не сердитесь, — продолжалъ Малявскій, уже язвительнѣе улыбаясь. — Я вѣдь васъ не поддразниваю, я только вамъ указываю со стороны на нелѣпость той обузы, которой вы нести не можете, чрезъ что и ставите себя, каждый мѣсяцъ, въ безвыходное и смѣшное положеніе. Гдѣ-же ваша гордость, Борисъ Павловичъ? Гдѣ чувство независимости, которымъ вы такъ умѣете гордиться при случаѣ? Все это, видно, говорится для одного близиру?

— Хорошо вамъ, любезный другъ, разсуждать такъ!

— Да и вамъ было-бы нетрудно разсуждать точно также. — Коли вамъ почетъ нуженъ, ну возьмите какое нибудь важное мѣсто безъ жалованья, попечителя какого-нибудь, гдѣ вамъ и чины, и кресты будутъ идти, и никакого при этомъ дѣла вы дѣлать не будете. Чего-же лучше? И неужели вамъ, при вашихъ связяхъ, трудно это устроить?

— Ну да что объ этомъ! Довольно! — вскричалъ Саламатовъ. — Лучше позавтракаемъ.

— Я вѣдь это не изъ простого резонерства говорилъ, откликнулся Малявскій — а изъ сознанія вашихъ собственныхъ интересовъ. Мѣшать вашимъ затѣямъ я тоже не стану и явился вовсе не затѣмъ… Абрамъ Игнатьевичъ просилъ меня завернуть къ вамъ.

— Да, да, добрѣйшій Иларіонъ Семенычъ, вы, право, такъ великодушны…