Дельцы. Том II. Книги IV-VI

— Ай, ай! какой вы сердитый! Вѣдь вы сами просили, чтобы къ вамъ сегодня заѣхать. Вотъ я и заѣхалъ.

— Ну, садитесь, садитесь, — проговорилъ Саламатовъ, отправляясь къ столу.

— Вы, ваше превосходительство, не забыли, — началъ Гольденштернъ нѣсколько насмѣшливымъ тономъ — что вамъ надо приготовиться къ большой баталіп.

— Некогда мнѣ,—отрѣзалъ Саламатовъ. — Я три дня И; три ночи долженъ просидѣть въ моей канцеляріи.

— Но вы припомните, небось, — возразилъ Гольденштернъ — что у пасъ уже условіе домашнее написано.

— Какое условіе?

— Ай, ай, какъ-же это вы такъ скоро забываете, ваше превосходительство! Вѣдь вы-же хотѣли непремѣнно-условіе. Вотъ оно. Не угодно-ли заглянуть?

Абрамъ Игнатьевичъ полѣзъ въ боковой карманъ, вынулъ оттуда сложенный вчетверо листъ, развернулъ его и поднесъ Саламатову.

— Что мнѣ его читать! — крикнулъ Саламатовъ. — Да-и какія тутъ условія? Развѣ вы прежде условія со мною заключали? Небось, когда я вамъ нуженъ былъ, вы прямо несли куши и валили на столъ: бери и дѣйствуй, а коли этого мало, такъ мы еще столько-же наворотимъ. Вотъ вы какъ поступали!

— Сдѣлайте одолженіе, Борисъ Павлычъ, васъ и теперь никто не обижаетъ. Это для вашей-же обезпеченности. Вы будете рисковать.

— Такъ вы-бы ужь такъ прямо и сказали, что собираетесь мошенничать.

— Полноте, полноте, ваше превосходительство. Повѣрьте, вамъ-бы ужь предоставленъ былъ весь кушъ сполна, если-бъ вы сами немножко…

— Ну, что я самъ?

— Если-бъ вы сами не запугали нашихъ. Не разъ. и не два было, что вы насъ на мель сажали. Развѣ неправда?

— Я не двужильный! — вскричалъ Саламатовъ, все еще не беря развернутаго листа изъ рукъ Гольденштерна.

— А впрочемъ, — сказалъ Абрамъ Игнатьевичъ, взглянувъ изъ-подъ очковъ на Саламатова — если вамъ неугодно подписать это условіе, то вы пасъ, по крайней мѣрѣ, предупредите. Мы будемъ искать другого.

— Кого-же это? — быстро спросилъ Саламатовъ.

— Мы васъ сами хотѣли просить на случай, если вамъ рѣшительно нѣтъ времени, указать на кого-нибудь, кто-бы имѣлъ хоть часть вашихъ талантовъ. Вотъ мы думали насчетъ молодаго нашего директора.

— Ужь не Малявскаго-ли? — спросилъ Саламатовъ.

— Именно, именно.

— Провалитесь вы съ нимъ на удивленіе всей Европы.

— Конечно, ему до васъ — вотъ какъ! — И Абрамъ Игнатьевичъ показалъ рукой чуть не до потолка, — но въ немъ есть огонекъ и на цифрахъ его не скоро собьешь, не скоро.

— И вы съ нимъ также условіе заключите?

— Своимъ порядкомъ! Онъ, извѣстное дѣло, не сталъ-бы упираться.

— Еще-бы! — сказалъ, тряхнувъ головой, Саламатовъ — губа-то у него не дура.

Борисъ Павловичъ сдѣлалъ конца два по кабинету. Онъ успѣлъ вспомнить, что безъ тридцати тысячъ, выговоренныхъ имъ въ условіи, онъ рѣшительно не сведетъ концовъ съ концами и скандально запутается.

— Такъ какъ-же, ваше превосходительство? — спросилъ Гольденштернъ, успѣвшій переложить бумагу изъ правой руки въ лѣвую.

— Дайте-ка условіе, — крикнулъ Саламатовъ и почти вырвалъ листъ изъ рукъ Гольденштерна.

Онъ быстро пробѣжалъ его, тяжело дыша и посапывая, потомъ подошелъ къ столу и положилъ на него бумагу.

— У васъ копіи нѣтъ? — спросилъ онъ. — Прикажете-переписать? Ну, да все равно. Надуете, такъ и такъ-надуете. Я слова своего назадъ не беру. Слѣдовало-бы съ васъ задатокъ, ну, да ужь чортъ съ вами!

Онъ однимъ взмахомъ подписалъ условіе и отдалъ-сложенный вчетверо листъ Гольденштерну.

— Если вашему превосходительству, — началъ опять въ полушутливомъ тонѣ Абрамъ Игнатьевичъ — такъ ужь. тяжело отъ всякаго рода занятій, то мы можемъ попросить того-же самаго господина Малявскаго взять на себя нѣкоторую подготовительную работу. У него много благороднаго рвенія и самолюбіе большое. Онъ будетъ польщенъ такимъ сотрудничествомъ.

Саламатовъ сначала ничего не отвѣтилъ, потомъ выговорилъ:

— Коли хочетъ, можетъ пріѣхать.

— Вы ужь не безпокойтесь. Я ему дамъ знать и онъ къ вамъ явится, — и будетъ весьма польщенъ, весьма!

— Хотите покурить — курите, — сказалъ Саламатовъ — только прошу извинить меня: я адски занятъ.

— Да и я также, — отвѣтилъ съ хихиканьемъ Абрамъ Игнатьевичъ и, взявшись за шляпу, удалился, не закуривъ сигары.

Саламатовъ сухо подалъ ему руку и не проводилъ его даже до дверей кабинета.

«Жидова проклятая! — выругался онъ про себя. — Стали и меня на кордѣ гонять. Если-бъ не крайность, я бы вамъ задалъ феферу.»