Дельцы. Том II. Книги IV-VI

— Ну, что-жь, батюшка, — обратился къ нему Саламатовъ — засадили вы всю братію?

— Какъ же-съ, вчера до третьяго часа сидѣли и сегодня такимъ-же манеромъ просидятъ. Вотъ не угодно-ли-съ просмотрѣть вѣдомости?

— Пожалуйте сюда… Прекрасно. Валяйте вторую половину, да пришлите мвѣ двухъ писцовъ, самыхъ бойкихъ. И главное: наблюдайте, чтобы Горизонтовъ не копался.

— Наблюду-съ.

— Въ первомъ часу я самъ пріѣду, и чтобы не было у меня вчерашнихъ отговорокъ. Что я, по наряду, что-ли, взялся выслушивать выговоры за канцелярію? Это въ послѣдній разъ, такъ и объявите; а то такъ у меня господа лежебоки и вверхъ тормашками полетятъ.

Господинъ Пичугинъ все это безстрастно выслушалъ, и, когда Саламатовъ отпустилъ его, вышелъ беззвучно изъ кабинета, сдѣлавъ какой-то особый поклонъ на ходу.

«Нѣтъ, за коимъ чортомъ я служу? — вскричалъ опять про себя Саламатовъ — вотъ теперь въ головѣ у меня— пустое пространство, просто даже самому страшно, а тутъ корпи цѣлыхъ три дня»

Онъ зарылся въ бумаги и громко сопѣлъ, перекиды-вія «дѣла» въ обложкахъ со стола на стулъ.

— Борисъ! — окликнули его.

— Что еще? — вскричалъ онъ, не поднимая головы.

— J’ai a te parler.[1]

Съ боку кресла стояла Надежда Аполлоновна, въ голубой, шитой шелками блузѣ, которая ни мало не скрывала костлявости ея тѣла.

— Некогда! — кивнулъ Салзматовъ.

— Voila trois jours que je ne vous vois pas! Ça depasse toutes les limites.[2]

Интонація, съ какоіі была сказана послѣдняя фраза, заставила Саламатова обернуться и поморщиться.

— Въ чемъ-же дѣло, Nadine? Ты видишь, мой другъ, что я ужасно занятъ.

Надина взяла стулъ и сѣла противъ мужа, по другую сторону стола.

— Boris, — начала она, ежась и отчеканивая слова: — я была вчера у графини Варвары Петровны и она мнѣ сообщила по дружбѣ, que tu es tres mal vu par les superieurs… mais tres mal, tres mal.[3]

— Знаю!

— Comment, tu ne nie pas ce fait?[4]

Надежда Аполлоновна выпрямила свою сухую грудь и строго-испытующимъ взглядомъ обдала Бориса Павловича.

— Я знаю, — заговорилъ Саламатовъ, поднимая голову и переходя въ жалобный тонъ — что мое высшее начальство смотритъ на меня съ кандачка.

— Q’est ce que cette expression?[5] — перебила съ гримасой Надежда Аполлоновна.

— Ну, да, съ кандачка смотрятъ, считаютъ меня мерзѣйшимъ чиновникомъ, я это прекрасно знаю.

— Mais tu ne penses done pas a ta carriere?хъ [6]

— Эхь! — вскричалъ Саламаговъ, и точно сбрасывая съ себя какую-то тяжесть, всталъ, выпрямился и сложилъ руки на грудь. — Jen ai assez! [7]

Надежда Аполлоновна съ истиннымъ изумленіемъ поглядѣла на своего супруга. Ничего подобнаго она отъ него еще не слыхала.

— Oui, j’en ai assez! [8] — повторилъ Саламатовъ и тряхнулъ головой. — Я самъ, матушка, на себѣ волосы рву, что до сихъ поръ, чортъ знаетъ изъ-за чего, втянутъ въ этотъ дурацкій чиновничій хомутъ.

— Boris, menagez, de grace, vos expressions! [9]

— Вамъ угодно продюизировать меня въ гранъ-мондѣ и заставлять, выслушивать отъ всякаго выжившего изъ ума старикашки распеканья! Нечего сказать, пріятная перспектива!

Саламатовъ заходилъ по кабинету.

— Mais vous divagaez, mon cher, [10] — отчеканила супруга, не мѣняя позы и слѣдя злыми глазами за тушей своего мужа. — Вы, кажется, совершенно забыіи, что я сдѣлала для вашей карьеры? Вы потому имѣете такой успѣхъ… dans la finance… что вы въ большомъ чинѣ, que vous avez une charge honorifique [11]. этого никогда не нужно забывать… иначе ваши купцы и жиды… enfin Dieu sait quel monde [12] не станутъ заискивать въ васъ. Et yous me lancez à la figure le durreproche de porter le joug du service! Ah! Vous me faites pitié, Boris![13]

Борисъ Павловичъ пожалъ плечами и, сбавивъ тону, произнесъ:

— Мнѣ золотаго шитья не нужно, мнѣ жалованья не нужно, и у разныхъ старушенцій ручки цѣловать опротивѣло. Я не хочу, какъ каторжный, работать чортъ-знаетъ изь-за чего!

— Mais ça provient de votre dévergondage…[14] Ваша жизнь дѣлается, наконецъ… je ne saurais la qualifier dignement…[15] Вы знаете, какъ я снисходительна къ вашимъ prouesses [16]; но на все есть мѣра. Вы, наконецъ, меня срамите; моя родня rougit presque en prononçant votre nom [17]…

— Ну, и пущай ee!

— Boris! — гнѣвно сказала Надежда Аполлоновна, возвышая голосъ и приподнимаясь-vous savez que je ne suis pas femme a faire danser sur le pied que l’on veut. Vous changerez de conduite. Adieu, Travaillez.[18]

Борисъ Павловичъ хотѣлъ что-то сказать, но махнулъ рукой. Онъ былъ радъ, наконецъ, что она уберется. Но прежде, чѣмъ она вышла изъ кабинета, лакей доложилъ:

— Господинъ Гольденштернъ.

— Eh bien! La juiverie ya son train,[19] — пустила супруга.

— Да вѣдь я сказалъ, что ко мнѣ никого не принимать!

— Вы еще вчера изволили приказать ихъ только и принять.

Саламатовъ схватился за голову.

— Ne vous donnez pas de dementis au moins-vis à vis les domestiques, [20] — уязвила супруга и прослѣдовала въ гостиную.

— Проси, — вымолвилъ совсѣмъ убитый Саламатовъ.

Абрамъ Игнатьевичъ такъ и вкатилъ клубкомъ въ кабинетъ.

— Ну, что вамъ еще? — окликнулъ его Саламатовъ.